чего-то ждут, так что он не пойдет, понаблюдает за ними. Потом в течение почти трех часов из Вериного дома не доносилось ни звука, и казалось, что все там крепко спят. Сыщики по-прежнему докладывали Ерошкину обстановку каждые полчаса, но ничего нового не было, и Ерошкин тоже собрался прилечь. Вдруг в два часа сорок пять минут, то есть на пятнадцать минут раньше обычного сеанса, у Ерошкина снова раздался звонок, и чекист, просившийся поесть, скороговоркой выпалил, что Вера, закутанная в черное, только что выскользнула из дома. Причем света в доме не зажигали, так что ясно, что она хочет уйти незамеченной.
Дальше звонки пошли нерегулярно и были очень короткими. Филеры боялись потерять Веру. Перед Ерошкиным на столе лежала подробная карта города, на ней были обозначены не только все улицы и переулки, но и под номерами телефоны-автоматы, благодаря этому следить, куда идет Вера, ему было нетрудно. Сначала она петляла, но в общем, судя по всему, направлялась в сторону железной дороги и станции Ярославская-товарная. Из-за войны пассажирские поезда отправлялись оттуда, и как раз в три часа тридцать минут ночи отходил поезд на Москву. Одно время Ерошкин был твердо уверен, что именно к нему Вера и спешит. Его люди, похоже, думали то же самое. Он собрался уже звонить Смирнову, просить выделить агентов, которые бы приняли Веру в Москве, даже стал набирать номер, но тут снова зазвонил городской телефон, и филер сказал, что Вера, не дойдя до станции двух кварталов, резко повернула и сейчас, никуда не сворачивая и не петляя, идет прямо в центр города. Звонивший не сомневался, что раньше она просто пыталась избавиться от слежки, теперь же идет туда, куда с самого начала хотела. После этого звонки пошли один за другим без всякого графика: чем ближе к центру, тем чаще на улицах попадались телефоны и, главное, сыщики больше не боялись ее потерять. Как и они, Ерошкин был уверен, что Вера сейчас направляется прямо к Кузнецову.
Сам Кузнецов еще не ложился, в кабинете и в гостиной особняка горел свет, и от охраны Ерошкин знал, что он до сих пор сидит за письменным столом и работает. Чтобы полностью держать ситуацию под контролем, Ерошкин направил двух человек к командиру взвода, который охранял внутренний периметр вокруг кузнецовского особняка, и двух других — к командиру роты, чьи солдаты патрулировали границы парка, своим же агентам велел держаться недалеко от Веры, но так, чтобы ей не мешать и на глаза ей тоже ни в коем случае не попадаться. В остальном действовать по обстоятельствам. Он несколько раз подряд повторил им, что совсем не хочет помешать встрече Кузнецова и Веры, что прав таких он не имеет и превышать свои полномочия не собирается, но Москва до крайности интересуется, как происходят эти встречи и что на них обсуждается. Ответы на эти вопросы должны быть сегодня получены во что бы то ни стало. От управления НКВД до парка меньше пяти минут хода, и люди Ерошкина были на месте за полчаса до того, как туда подошла Вера. По очереди по трем телефонным номерам они звонили Ерошкину и не спеша, обстоятельно докладывали, где и как расположились, так что и он тоже успел хорошо подготовиться.
Одни чекисты еще вели Веру, другие уже ждали ее около парка, и Ерошкину было показалось, что у него есть время передохнуть, но тут вдруг стала поступать чрезвычайно занятная информация. Оказалось, что здесь, у парка, ждут Веру отнюдь не только чекисты — жены, все семь, в полном сборе, караулят Веру на улице, ближайшей к парку, прямо напротив центрального входа, впрочем, этого как раз можно было ожидать, интереснее другое: на следующей, второй от парка улице филеры обнаружили других женщин, настоящую толпу, чуть ли не из ста баб, причем не меньше половины из них они знали в лицо и со всей уверенностью заявили Ерошкину, что это тоже жены врагов народа, правда, никакого отношения к Вере не имеющих. Случайным это, конечно, быть не могло, и тут Ерошкин вдруг начал понимать, что за конструкцию пытался построить его предшественник. Он еще бы не взялся это точно сформулировать, но готов был поклясться, что находится совсем близко.
Как рассчитывали чекисты, ровно через полчаса к центральному парку подошла и Вера. Она спряталась за огромной липой слева от центральной аллеи и там, прислушиваясь, простояла минут десять. Везде было тихо, и она, решив, что все в порядке, пошла направо и так, посолонь, стала обходить парк. Она шла и, то и дело останавливаясь, шепотом кричала: “Леня, Леня! Я иду к тебе, Леня. Я уже близко, Леня, — кричала она ему, — совсем рядом”.
Очевидно, круг, по которому она шла, был для нее чересчур велик и она пыталась сузить эту свою орбиту, но ей не везло, тут же она натыкалась на солдат из роты охраны. Стояли они не часто, парк был большой, а их всего-то чуть больше сотни человек, но ее выдавали то шуршащие под ногой прошлогодние листья, то треснувшая ветка. Трижды ее едва не забрали, но она каждый раз спасалась благодаря мышам. Дома она и вправду полночи ловила мышей и теперь, когда слышала команду солдата “стой, кто идет?”, вынимала из-за пазухи одного из зверьков и кидала в сторону. Шума от обезумевшей от страха твари было куда больше, чем от самой Веры, и солдат бросался за мышью.
Благополучно ускользнув, Вера шла дальше и снова и снова звала Кузнецова. Она кричала: “Солдаты не пускают меня к тебе, Леня. Зачем столько этих людей в форме и с автоматами? Зачем они здесь?” И опять: “Почему они не пускают меня к тебе? Почему держат так далеко? Неужели люди говорят правду и ты забыл Веру, не хочешь ее больше видеть?” Слушая эти донесения, Ерошкин вдруг поймал себя на том, что неизвестно почему он отчаянно боится, что Вера и вправду находится чересчур далеко от Кузнецова и он ее не слышит. Ерошкин даже подумал, что, наверное, стоит снять часть солдат из внешнего кольца охраны, чтобы Вера могла подойти к особняку ближе. Но тут позвонил чекист, пост которого находился прямо в кузнецовском доме, и доложил, что с секретарем обкома, похоже, что-то неладно: он мечется из комнаты в комнату, от окна к окну, и иногда можно разобрать, как он шепчет: “Вера, иди сюда, иди, иди скорей, иди, Вера. Я столько лет тебя жду. Я только о тебе и думаю, всю жизнь о тебе одной, Вера”.
Он еще слушал это донесение, как стал трезвонить телефон, к которому была прилеплена аккуратная черная табличка с надписью “Секретарь обкома”. Едва сняв трубку, Ерошкин сразу же услышал ор Кузнецова: “Вы у нас, Ерошкин, человек новый, — блажил Кузнецов, — и еще не знаете, что территория, которая окружает мой дом, — не военный объект, а общедоступный городской парк. Повторяю, если вы меня с первого раза не поняли, общедоступный городской парк, поэтому он должен быть открыт для всех, для всех и каждого, причем днем и ночью, — орал Кузнецов. — Возможно, вам в Москве не сумели это объяснить, — кричал он дальше, — но власть у нас рабоче-крестьянская, и те, кто тройной охраной пытаются ее от народа отгородить, только ее компрометируют”. Здесь Ерошкин успел вставить, что через минуту внешняя охрана будет снята, и тут же раздались гудки — Кузнецов бросил трубку. Ерошкин в самом деле немедленно распорядился снять охрану и уже знал, что за этим последует. Идея Клеймана была простой и гениальной.
Выслушав приказ Ерошкина и ничуть ему не удивившись, командир роты скомандовал своим солдатам “стройсь!”, и те, передавая эту команду от одного к другому, начали выбираться из парка. Вера в это время кончала круг и, увидев, что охрану снимают, прямо по центральной аллее пошла к кузнецовскому особняку. Она шла и кричала: “Леня! Я иду к тебе, Леня! Помоги мне, Леня! Ты должен, ты обязан мне помочь”. Она шла, наверное, не очень быстро, потому что не прошла и четверти пути, как ее, столкнув с дороги, опередили семь жен, но и тех, в свою очередь смяв, тут же обогнали другие — целая сотня ярославских жен врагов народа. Хоронясь по соседним улицам, они всю ночь выжидали, пока Вера, словно таран, проложит им путь, и теперь возникли из ничего, будто тени. Когда Вера подошла к особняку, он уже со всех сторон был плотно обложен этой толпой женщин, которые, как и она, звали Кузнецова и, протягивая руки, молили его: верни, спаси, помилуй! Конечно, Вере было через них не пробиться. Через несколько минут опять позвонил телефон Кузнецова, и он, так же блажа, как и раньше, потребовал немедленно разогнать этот бабий бунт и восстановить внешний периметр охраны.
Спустя неделю в те же три часа ночи Вера, придя в парк, снова принялась кружить вокруг кузнецовского особняка. От филеров Ерошкин знал, что на этот раз она глумясь кричала ему: “Что же ты меня выгнал, Леня, что же побоялся выйти во двор и взять из этой толпы? Взять меня за руку и привести к себе? Будто не ты меня ждал, не ты меня звал, Леня. Что ж будто чужую приказал выпихнуть меня за ворота?” А Кузнецов, как и первый раз мечась от окна к окну, плача, то ли упрекал ее, то ли оправдывался: “Я ждал тебя, Вера. Я ждал тебя и приказал страже уйти, чтобы она не помешала нам. Ты же опять привела с собой этот сброд. Зачем ты его привела, зачем?”
История со свиданием Веры и Кузнецова продлилась, если брать с начала и до конца, почти неделю, и за все это время Ерошкин ни разу не виделся с Бергом. Дня три он был занят буквально под завязку, но в
