Галочка лишь хмыкнула, дав всем понять, что не намерена полностью раскрывать карты. Григорий стал пунцовым и от сконфуженности принялся обгрызать заусенцы на пальцах. Он и за столом так делал.
Ванька обернулся и посмотрел на пруд, на то место, где утонул Буденый. На берегу росла вековая береза, склонившаяся корявыми ветками к воде. Дерево возвышалось над зарослями ивняка. Возможно, это и привлекло Родиона. Журналист принял березу за указатель. «Начало – голос птицы»… Логика простая, на березе в XIX веке могли быть птичьи гнезда. Возможно, они и сейчас там есть, только в темноте не видно.
– Конец – на дне пруда… – прошептал Ванька, снова чувствуя озноб. – Похоже, Родион нашел то, что искал.
– Мы все скоро найдем, – всхлипнула поэтесса. – Неспроста это все. Неспроста. Граф злится.
– Пойдем, милая, тебе надо отдохнуть. – Лукин-старший по-хозяйски обнял поэтессу и повел в дом.
Следом, чмокнув Казимира, спать отправилась Матильда. Повар-миллионер сразу сник. Без Моти Казик чувствовал себя одиноким и несчастным. Затосковали и другие участники. Зебельман, свернувшись эмбрионом и положив ладошки под щеки, приготовился отойти в царство Морфея прямо на травке. Ильин отчаянно зевал и клевал носом. Пашка храпел, привалившись спиной к пню. Филарет медитировал.
– Может, мы тоже спать пойдем, раз спасатели только утром приедут? – предложил Ванька.
– Нехорошо. Поди, не собака, человек погиб, – пробасил Филарет, вернувшись наконец-то из нирваны.
Художник затолкал в себя картофелину прямо с кожурой, подоткнул трусы, шагнул в пруд, пошарил руками в воде и выдернул из глубины тело журналиста вместе с утонувшим поваленным деревом, тиной и лягушками.
Подтяжки отцепляли всем миром. Из строя выбыл только Хлебников, который, взглянув на труп, издал утробный звук и метнулся в ближайшие кусты.
Ильин деловито осмотрел тело и сообщил, что Буденый мертв и смерть наступила в результате утопления, словно все вокруг сами не догадались.
Ванька смотрел на покойника и поражался собственному цинизму. Ни страха, ни ужаса, ни сострадания он к умершему не испытывал – полнейшее равнодушие. Остекленевшие глаза Родиона смотрели в небо бессмысленно и глупо, хотелось встряхнуть утопленника и стереть дебильное выражение с его мертвого лица.
Филарет закрыл Буденому веки, но идиотское выражение с лица журналиста не исчезло.
Решено было до приезда милиции положить утопленника в ледник. Не оставлять же покойника на берегу! Благо продукты хранились в холодной комнате, а ледник соорудили на случай отключения электричества.
Уставшие и отупевшие от последних событий мужчины разбрелись по своим логовам. Ванька тоже вернулся к себе, забрался в мешок, но спать катастрофически не хотелось. Глупое лицо Родиона, искореженное смертью, так и стояло перед глазами и отчаянно мешало уснуть, а сердце сжималось от острого чувства одиночества.
Еще не рассвело, а воронье, словно почуяв беду, уже кружило над «Алым». Как хорошо, что они положили тело в ледник, иначе вороны с утра с удовольствием бы несчастным Родиком позавтракали. Воронье… Голос птицы… Конец на дне пруда…
– Кар-тина! – Ванька усмехнулся, поражаясь простоте загадки.
Забавно, он ведь раньше эту шараду знал. Совершенно точно граф не сам ее сочинил, а передрал из какого-нибудь журнала типа «Вестника Европы». Терехин напряг память, пытаясь вспомнить, как шарада заканчивается. «А целое в музее найдете без труда», – отчетливо всплыло в голове. Картина в музее. Если бы Родик дочитал подсказку Галочки до конца, то вряд ли сиганул бы в пруд. Замечательно! Кипарисы, пруд, музей, картина и загадочный мужик с окончанием на «он». Пора баиньки.
Сосчитав дюжину слонов, овечек и ворон, Ванька отчаялся уснуть, выбрался из спальника, натянул сухие джинсы и отправился гулять по конезаводу. Ноги сами принесли его в правый флигель. Что он здесь забыл, Терехин не понимал, но тянуло именно сюда.
За окнами занимался рассвет, но в коридоре, ведущем в кабинет графа и соседнюю комнату, было темно. Он прислонился ухом к дверям графских апартаментов – тишина. Офелия с Кристой спали, будить их было неловко. Собственно, он и не собирался никого будить, просто проверил, все ли хорошо.
– Ванечка… – пропел вдруг недалеко русалочий голос.
Терехин вздрогнул, отлепился от двери и уставился в серую дымку коридора. На него шло длинноволосое привидение в белом платье. Кровь застыла в жилах, пока призрак не подошел ближе.
– Дона? – спросил Ванька, стараясь выровнять дыхание. – Блин, как вы меня напугали. Что случилось? На вас лица нет!
– Мне плохо, – замороженно произнесла Донателла.
– Понимаю, приятного мало… Чаю, может? Или Ильина разбудить?
– Думаешь, помочь мне сможет только венеролог? – рассмеялась Белгородская.
– Он не простой венеролог, а изобретатель вечных двигателей, – улыбнулся Терехин. – Вам, случайно, не нужен такой агрегат?
– Забавный ты. Милый, славный мальчик, – улыбнулась Дона и погладила его по щеке.
Ванька окаменел и совершил вращательные движения глазами, пытаясь определить место, куда встроены камеры.
– Не напрягайся. В коридоре и у меня в комнате видеонаблюдение не ведется, – почувствовав его беспокойство, успокоила Донателла. – В кабинете графа тоже. Белгородский запретил.
– Почему? – глупо спросил Ванька.
– Чтобы не показывать грудь падчерицы на всю страну. Так что можно не париться и спокойно заниматься сексом.
При слове «секс» кровь прилила к щекам, и Ванька обрадовался, что в коридоре темно, а на нем узкие джинсы.
– Я тебя с Кристой имела в виду, – уточнила Донателла. В ее темных глазах плясали чертики.
– Догадался, не дурак, – пролепетал Терехин. – Так как насчет чая?
– А как насчет полтишка коньяка? – эхом отозвалась женщина. – Выпить хочу, но одна не могу. Пойдем, помянем несчастного Родиона. Надо же ухитриться так бездарно и глупо умереть… – Дона распахнула свою дверь и кивком пригласила его войти.
Разве смерть бывает другой? – хотел возразить Терехин. Но вместо этого сказал:
– Вообще-то утро уже…
– В таком случае будем пить не коньяк, а шампанское! – торжественно провозгласила Донателла. И добавила будничным тоном: – Ну что ты ломаешься, как девственница? Не бойся. Никто не собирается покушаться на твою честь. Ты для меня не мужчина, а жених Кристины.
Белгородская нахально врала. Терехин видел в ее глазах огонь, чувствовал сексуальную энергию и женский интерес к его скромной персоне, но совесть сразу притихла.
Ванька бодро вошел и закрыл за собой дверь.
Глава 12
ШУТКИ ГРАФА
Холодное шампанское пошло на «ура», несмотря на скорбный повод. Ближе к пяти шампанское кончилось, а желание выпить осталось. Пришлось пить коньяк… Коньяк тоже пошел на «ура». Потом…
Ванька поскреб пальцами лоб, словно пытаясь расшевелить дремавшую память. Донателла отрубилась, и он, кажется, тоже. Или все наоборот – сначала он уснул, а потом Дона? Ясно одно: после коньяка включился автопилот, и Терехин каким-то чудом вернулся в денник.
За окнами морщилось серое небо. Ванька тоже поморщился и облизал сухие губы. Болело все. Кажется, даже волосы. Он поднес к подслеповатым глазам армейские часы – стрелки замерли на отметке без четверти десять. Дверь соседнего денника скрипнула, за стенкой шумно высморкался венеролог Ильин. Снова все стихло. Плевать на загадки Беркутова, сон, сон и еще раз сон… Пить, пить и еще раз пить – затребовал организм. Со стоном и матюгами Терехин сполз с матраса, встал на карачки, добрался до чемодана, вытянул из него бутылку минералки, выхлебал пол-литра в три глотка, удовлетворенный пополз обратно, к спасительному надувному матрасу, но уткнулся носом во что-то шелковистое и мягкое. Пощупал
