Похоже, Стаси была права: Старик был сегодня явно не в себе. Луций услышал, как тот мурлычет старую любимую мелодию джинго:[38]
— У вас есть золото и солдаты, командор; вы можете выступить и ударить.
Встреча будет короткой и ужасной, но исход ее однозначен.
— Ландфогт тоже не с голыми руками. Он ведет за собой демос и контролирует на больших площадях энергию. Да и Проконсул, хотя и большой любитель тепличной среды, однако не любит ее, перефразируя Талейрана, в политике. Он хотел бы дать плоду созреть в естественных условиях.
— Да, конечно, если он только не перезреет. Как все оптиматы,[40] он не чувствует момента, когда нужно прыгать. Он мог бы повести за собой массы ко всеобщему счастью.
— Это, пожалуй, так. Однако массы обычно предпочитают этому несчастье, уготованное им их собственными тиранами и технократами. У них глубокое отвращение к законной власти, ко всему, что исходит из Страны замков. Это печально, но факт. Поэтому мы не можем предаваться грезам Шатобриана.
— Не следует недооценивать Шатобриана, командор. Он все же знал и понимал прерогативу счастья.
— Безусловно, он внес свой нюанс в Просвещение. Однако что такое счастье, господин Горный советник? Нет другой такой темы, относительно которой так не расходились бы мнения.
— Но только до момента, пока в умах разброд. Поэтому при демократии счастье более редкий гость, чем при монархии. Оно любит также и периоды крушений и распада — романтики это отлично поняли. Нельзя упрекать массы в том, что они программируют счастье на свой лад, — у них есть на то право. Что может быть естественнее того, когда человек хочет улучшить свою жизнь? Прискорбен лишь дилетантизм, из-за которого терпит крах любая из зачастую хорошо продуманных программ. Понятию о счастье, бытующему в народных массах, импонируют сильные личности благодаря их умелой аргументации в пользу ad necessarium,[41] именно они и составляют потом программу сильной власти. И тут их подстерегает ошибка. Им следовало бы выработать программу всеобщего счастья и осуществлять ее на основе своей авторитарной власти.
Луций справился, который час, и поднялся.
— Значит, вы уповаете на утопию?
— Совершенно справедливо. Каждое государство обречено на утопию, как только рвется его связь с мифом. В ней оно обретает самосознание стоящих перед ним задач. Утопия — проект идеального плана, которым определяется реальная действительность. Утопия — закон нового государственного устройства, ее невидимкою вносят на штыках солдаты. Горный советник еще раз погладил мраморное блюдо с морскими лилиями.
Он только добавил:
— В этом и кроется причина, почему чистые вояки всегда терпят крах: потому что одной только воли к порядку мало. Это остается, как в случае Дона Педро и ему подобных, всего лишь l’art pour l’art.[42] Не хватает веры, которая дает отпор пушкам. Поэтому мы так часто и наблюдаем провал генерала во время государственного путча, объяснить который можно только осознанием пустоты, охватившим его в решающий момент. В планах генеральских штабов всегда не хватает немножко фантазии.
Он подошел к рабочему столу:
— Вы спешите, командор. Я хорошо знаю, что вы из тех, кто задумывается во Дворце, и я ценю также вашего Патрона. Но и мы здесь, в своих скитах, не сидим сложа руки — ведь мы ничуть не меньше заинтересованы в конечном результате.
Он улыбнулся и протянул Луцию исписанный листок, который вынул из своих бумаг.
— Я отдаю вам тезисы, касающиеся этого предмета. Мы можем поговорить о них на вашем обратном пути. Посидим поболтаем у камина за рюмочкой parenpuyre. Счастливо командор, на-гора!
Дорожка верхом по котловану выводила на горное плато, носившее название Большие Пески. Тут они могли ехать верхом. Кони рванули с места со свежими силами. В лучах солнца крупы их отливали светло-золотистым. Под уздечками обозначились темные мокрые пятна. Звонкое ржание и то, как животные прядали ушами, подергивали ноздрями, раздувая их, говорило о том, что запахи и ветер здесь, наверху, были им по нраву.
Большие Пески простирались до самого гребня, венчавшего Пагос. Ровная поверхность, обозревавшаяся до самого горизонта, была в то же время поделена на участки, как того требовала учебная боевая подготовка. Цепочки светлых дюн сменялись редким подлеском и темными полосками пустошей. На верховом болоте, мимо которого они проскакали, блестели круглые блюдца воды, в них — в этих стальных зеркалах — остывал раскаленный солнечный свет.
Плато жило воинственно и деловито. Звуки рожков и горнов упражнявшихся на вольном воздухе трубачей наполняли его воинственным петушиным криком. Со склона горы посылало сверкающие сигналы зеркало, отражавшее солнечные лучи; еще дальше ползли вверх рассыпавшиеся, как муравьи, курсанты стрелкового взвода. Недалеко от дороги построилась на учение конница. Всадники по одному отделялись от шеренги, сначала рысью, а потом переходили на галоп и перемахивали через рвы и барьеры. Когда Луций проезжал мимо, взводный метнулся к нему и отрапортовал. Вот среди зеленых насаждений замелькали крыши Военной школы. Луций намеревался «поприсутствовать» здесь на новом курсе лекций, введенном по распоряжению Проконсула. Он выслал Костара с лошадьми вперед, чтобы известить о своем прибытии, а сам сел на поваленное у дороги дерево. Здесь он просмотрел учебный план на сегодня, который начальник Военной школы каждую неделю клал Патрону на стол. Последнее утреннее занятие отводилось сегодня обсуждению домашнего задания в семинаре на тему морально-богословской этики; его проводил лиценциат д-р Руланд. Это был предмет, на который Патрон согласился скрепя сердце. Ну что же, посмотрим.
У него еще было время взглянуть на тезисы Горного советника — он вытащил их из планшета: двойной лист, плотно заполненный текстом, напечатанным Стаси то синими, то красными буквами. Он прочитал заголовок: «К вопросу об утопии». Потом пробежал глазами довольно странный текст:
«Вопрос: Может ли государственный план быть планом счастья?
Ответ: Только в том случае, если для этого будут предпосылки.
В чем же заключаются эти предпосылки?
Прежде всего в том, чтобы был виден статус государства. Следовательно, задачи динамического плана должны быть в основном уже решены. Динамические фазы можно считать завершенными, если цель достигнута, как, например, мировыми державами. Они могут также завершиться и провалом, окончившись застоем. Слова Нестроя:[43] «Нет лучше нации, чем в период стагнации» — не так уж и плохи. Государство отказывается от своих далеко идущих целей. Поэтому периоды упадка и распада зачастую — счастливые времена, как в поздней Венеции или поздней Австрии. В колониях и провинциях даже на обломках и под чужим владычеством живут сплошь и рядом очень весело. Счастье лежит по другую сторону исторического хода событий и их консумирования.
О текущем положении. Оно благоприятно, поскольку Регент обладает монополией власти. Тем самым отпадают войны в старом смысле слова; они спустились до уровня провинциальных разногласий и рано или поздно разрешатся в третейском суде. Будет ли он рассматривать их как рыцарские турниры или расценит их как криминальные, зависит от Регента и его свободомыслия. Отсюда неопределенность — то ли анархия, то ли порядок, царящая на наших просторах. Они похожи на вотчины, покинутые господином, который, однако, еще может явиться для вершения суда.
К этому добавляется, что технизация важнейших сфер может считаться завершенной. Запас потенциальной энергии превышает ее расход. Развитие техники незаметно вступает в третью фазу. Первая
