молитв, быть может, она тебе понравится?
— Инанна, Иштар, Изис, Исида, Астарта, Ашторет, тысячеликая и этим лживая, она привлекательна, но смертельно опасна. Тебе ли не знать, как силен этот яд? Во имя нашего мира я откажусь.
— И я благодарен тебе за такое решение, — фиолет Маски Лжеца соткался в женский силуэт, скрытый просторными ниспадающими одеяниями.
— Надеюсь, больше не станешь соблазнять подобным? — хитро взглянула на меня Тень.
— Боюсь, придется. Это имя…
— По крайней мере, теперь я знаю, что могу тебе доверять, — неожиданно засмеялась она, — и быть может, ты поймешь то же самое.
— Мы не закончили, так что не торопись с выводами.
— Что ж, не буду. Вперед!
— Нанося оранжевое, ты назвала себя Лилит. Быть может, это имя пришлось тебе по вкусу?
— Лиллит, Лилеум, линолеум, лилия-однодневка, первая и отвергнутая, мать демонов — тогда оно было только знаком того, что я собиралась сделать, и им и останется. Ведь ты не хочешь повторения этой истории?
— Тогда ты была довольно убедительна.
— А ты вырвал мои внутренности и мою победу. Забудем все это, пожалуйста!
— Согласен. — и оранжевое пламя свернулось в очаровательную рыжеволосую девушку, сидящую в озерце лавы.
— Морриган, Великая Госпожа Ворон, коварство, война и соблазн в одной богине-оборотне.
— Колдунья и пророчица Морриган, черная, словно крылья ее любимцев. Скажи, ты нарочно выбирал тех, кем я не хотела бы стать?
— Я… не знаю. Просто перебираю подходящих богинь, пожалуй.
— Богинь, — передразнила меня Тень. — И только их. Я дам тебе еще одну попытку, а потом сама возьму то, что мне понравится.
— И где же?
— В глубине твоих глаз. Ты слишком поглощен внешним, чтобы сделать хороший выбор. Позволишь?
— Что ж, хорошо. Но сперва дай мне клетку…ту самую клетку, для чернокрылых.
— Достойная птичка займет ее, пусть и ненастоящая. Держи.
— Рой ворон, вылетевший из моей груди, втянуло в открытую дверцу и пометавшись внутри, они собрались в хрупкую фигурку в плаще из лоснящихся черных перышек. Щелкнул замок и я вздрогнул от ненависти, которой обдал нас острый взгляд пленницы. Быть может, и вправду тут слишком много опасных отражений?
— Венона, дочь упавшей звезды.
— И снова промах. Ах, как же ты бываешь слеп! А ведь моя нынешняя форма предназначалась ей, сумевшей задеть тебя глубже, чем богини и колдуньи далекой старины! Пусть ненадолго, пусть не всерьез, но ты был пленен ее образом — этого не скрыть.
— Тогда назови ее имя, Тень, — заключая в серебряные сети Венону, ответил я, — и хватит игр.
— Но я так люблю играть! Давай, отгадай мою загадку и сам назовешь ее, а?
— Круг стражей сомкнут, а время еще есть. Раз я не смог угодить тебе с именем, то хотя бы не откажусь сыграть.
— Чудно, чудно! Слушай же внимательно, а то снова ошибешься!
— Давай, не томи, — я был выжат, словно лимонная корка и тяжело опустился на пол, не удосужившись создать себе что-нибудь более подходящее.
— 'Она охотница в крови и дар ее — дар гончей, что несется, стопами босыми терзая душу жертвы. Она себя боялась и от правды бежала через океан, чтобы вернуться по зову сердца птицей мудрой вновь домой. И как бы не считали остальные, она лишь проиграла, бессильна противостоять желаньям, что судьбе диктуют, и в поражении победу обрела.' Кто она, догадаешься?
Яркий свет ударил в глаза, защекотал, заставил перевернуться. Маленький солнечный лучик спас меня из неудобной ситуации — разгадать мысли Тени мне вряд ли удалось бы. Или уже следовало звать ее иначе?
За завтраком Соусейсеки была необычно молчалива — впрочем, чему удивляться, ведь и раньше ее надо было разговорить. Тишина ощущалась почти физически, грозным облаком нависая над чистенькой скатертью, белым рисом и какими-то замысловатыми блюдами, которые красиво стояли посредине.
Где-то тянулась тихая мелодия, странно знакомая, неожиданная, но чарующая, и вдруг одна за другой из глаз побежали соленые струйки и стало жаль — не себя, не Соу, не стариков, а эти старенькие предметы, вынужденные служить нам и терпеть эту тишину, это молчание, невиновные, всегда хотевшие сделать как лучше.
'Безумие' — зазвенело в ушах колокольчиком, — 'Безумие. Но ведь и раньше…'
И на глазах у изумленной Соу я попросил прощения у всех вещей, что так неожиданно напомнили о себе, извинился за нас с ней и словно ощутил молчаливый ответ — они были тронуты тем, что о них вспомнили.
'Безумие. Что мне до них, маленьких и жалких, пусть даже вскормленных урывками чужих эмоций?'
Но стоило оборваться мелодии и безразличие вернулось с прежней силой.
— Очередной приступ, Соу. Не обращай внимания.
Но она не ответила словами, а отодвинув в сторону чашку риса, тихо запела какую-то грустную песенку на совсем непонятном языке — и ощущения накатили с новой силой, глубоким грустным теплом подступая к горлу, гнездясь под ребрами, щекоча сердце.
Сердце!
— Да, ты права, — всхлипывая, произнес я, — и Тень… была права. Все… все… получится… так просто…
— Мы пойдем к Канарии чуть позже, — сказала Соусейсеки, когда отзвучали последние ноты. — Иначе она легко убьет тебя. Быть может… я спою еще?
— Пожалуйста, продолжай! Я… не знал, что ты умеешь…
— Это не умение, — отвечала она. — Тут нечто другое…
Но Соу не могла петь постоянно, да и спустя некоторое время ее мелодии уже не так рвали душу, как раньше. Да, ее проницательность уберегла меня от больших неприятностей, но теперь нужно было подумать, как удержать вовремя проснувшееся Сердце, не позволив ему снова замолкнуть или наоборот, разорваться от переизбытка эмоций.
Забавно, но наконец-то нашлось применение как-то случайно попавшему в мои нехитрые пожитки с прошлого мира телефону, который все это время пылился на дне рюкзака. Он и раньше был в гораздо большей степени плеером, нежели средством связи, и оставалось надеяться, что переход через изнанку мира не повредил старичку или его содержимому. Заряжаться он, во всяком случае, не отказался.
Соу честно предупредила меня о том, что стоит осмотрительно выбирать мелодии, чтобы потом не жалеть о их влиянии. 'Все равно, что одевать младенцу тесную обувь' — и это было не пустой угрозой.
Зеркало раскрылось темнотой пространства с тысячами дверей, потусторонним холодом проводя по моим пылающим щекам.
'Любишь, любишь, любишь, любишь, любишь, любишь, любишь или нет? Секрет.' — пульсом билось в ушах.
И ведь действительно секрет.
Вдаль, мимо открытых и запертых, железных, стеклянных, деревянных, неслись мы к известной Соу цели — кто-то, а уж она знала эти пути лучше кого-либо.
'Меняются и время, и мечты, меняются, как время, представленья, изменчивы под солнцем все явленья…'
Скрипнувшая дверь впустила нас в чье-то Н-поле, при первом взгляде на которое легко было проникнуться глубокой симпатией к создавшему такое чудо. Тут не было ничего, кроме кажущегося бесконечным зеленого поля со старым дубом посредине и облаков. Тысяч облаков. Невероятное зрелище
