прочитанное.
А лекция все продолжалась, прерываемая короткими поправками от Соусейсеки, и чем дальше, тем больше казалось, что мы снова основательно влипли в неприятности, и не без чьей-то помощи. Поганец Лаплас знал, что поселилось в особняках и услужливо показал мне дорогу в это место.
'Смерть — это слишком скучно, сэр', да? Ничего, с нами не соскучишься.
— …И единственные более-менее правдоподобные случаи изгнания этих существ так или иначе связаны с верой. Плетения не помогут — я, в каком-то смысле, для них не существую, — подытожила Тень.
— Вряд ли сюда заглянет скучающий от безделья экзорцист, — хмыкнула Соусейсеки.
— Занятно видеть, как шутит судьба, — пробурчал я, нарушая тяжелое молчание. — Ведь когда-то мечтал стать инквизитором…
— Ну-ка, ну-ка, — вдруг заинтересовалась Тень, — и с какой же целью?
— Целью? Да нет, цели не было, я просто ненавидел зло и желал искоренять его.
— Именно зло? Обыденное, бытовое?
— К чему ты клонишь, Тень? Нет, именно сверхъестественное, инородное, которому простым смертным невозможно противостоять.
— К тому, что самое время, — засмеялась Тень, — вспомнить, как это делается. Нас тут всего трое, и заставить нас поверить будет несложно.
— Двое, — поправила Соу, — вряд ли твоя вера значит что-то для Н-поля.
— Невежливо ведь так прямо говорить собеседнику о том, что его не существует! Да и все равно главная сложность будет не в нас с тобой, кукла.
— Давайте будем ссориться после драки, а? — остановил я обиженно сверкнувшую глазами Соу, явно задетую подобным отношением Тени. — Насколько сильна должна быть вера?
— Как я могу объяснить ее пределы? Ты должен быть ослеплен ею, гореть, чтобы ясно дать понять всякому — тут не будет ни пищи, ни добычи, ни легкой победы. Они хорошо чуют это, мне ли не знать?
— Тогда… Тогда, пожалуй, у меня есть план.
Цепкие объятия искусственного сна нехотя разжались, открывая тяжелому взгляду все ту же потерявшую часть правдоподобия комнату, те же кресла — маленькие троны маленьких королев, тот же недвижный и холодный свет, нарисованный в воздухе.
Но нечто изменилось в застывшем мире особняков — и я с невольным трепетом увидел, что уже только два круга отделяют нас от незримых обитателей Н-поля.
Остатки первого, наружного круга были явно видны на покрывшемся трухой полу, а присмотревшись, можно было заметить, как нечто точит дерево, пытаясь разрушить и второй. Да, теперь нельзя было сомневаться в том, что рядом с нами, буквально на расстоянии вытянутой руки, действительно кишат некие креатуры, жаждущие добраться до потревоживших их неосторожных беглецов.
Время снова играло не на нашей стороне, да и признаться честно, уже страшно было полагаться на удачу, невероятная благосклонность которой позволялa нам выживать до сих пор.
Но решение было принято, да и выдумать что-то другое вряд ли было возможно. Я чувствовал, как приходят в движение плетения — бесполезные против наших противников, но все еще имеющие огромное влияние на меня. Усевшись поудобнее, чтобы расслабиться и не мешать Тени действовать, я рассеянно перебирал пряди волос куклой замершей на руках Соусейсеки.
Все сильнее становилось мерцание второго круга, и, кажется, глаза стали замечать неясные силуэты, немедленно пропадавшие при попытке их рассмотреть. Плетения наливались силой, трепетали, перекатываясь буграми под кожей и словно пытаясь вырваться из тела — Тень все плотнее плела тенета своей странной волшбы и, повинуясь ей, я зажмурился, отдаваясь во власть иллюзий. Сердце отстукивало странный, все ускоряющийся ритм, уводивший прочь от ужаса реальности — а так ли реальна она была?
Мир терял постоянство, плавился, перетекал в кажущееся хаотическим, но все же упорядоченное течение тайных, не замечаемых смертными связей и процессов. В этой безумной реальности не было постоянности и законов — все зависело от зыбких и алогичных симпатий и антипатий, оставляющих лишь два полюса — любовь и ненависть. О да, что ни говори, а Тень знала толк в классическом колдовстве!
Мало-помалу я терялся в бессвязных, но пробуждающих глубокие чувства видениях. Мимо пролетели бескрайние просторы тайги, над которыми лился тяжелый, смолистый, хтонически мрачный гортанный напев, призвавший на помощь скалы и лес, мелькнули и рассыпались золотом острые лучики крестов на узких иглах соборов, растаяли оранжевые пятна на склонах цепляющихся за облака гор. Желтой лентой развернулись пустынные берега, осыпанные пеной ревущего океана… и вдруг нечто вовлекло меня в свою орбиту и закружило по широкой дуге над островком, где к утесу прилепились остатки разваливающейся башенки маяка.
Седой монах, в бьющемся на ветру черном одеянии, с неистовым фанатизмом выкрикивающий в грозовое небо один и то же вопрос, стоял на краю скалы, словно спрашивая ветер и волны: 'Why, why the Lord's name on the night Plutonian shore?!'
И услышав это, я окончательно перестал принадлежть самому себе, погрузившись в колдовство Тени с головой.
— Морльенор! — хрипло закаркал я, кружась над кипящим океаном, — Морльеноррр!
Это загадочное в своей бессмысленности слово вывернуло мир наизнанку, пронзило электрическим разрядом мое естество до основания и спустя мгновение я очнулся — в особняке, где уже лишь один круг отделял нас от гибели или чего-то худшего, нежели гибель.
Теперь я видел их ясно и четко — тощие, плоские, угольно-черные тени, без лиц, без глаз, словно вырезанные из мира, сочащиеся нездоровыми комьями мутного пара, столпившиеся у преграды и точащие ее в непоколебимой и упорной ненависти, составляющей основу их бытия.
А затем пришло ощущение внутренней изломанности, безболезненное, но неприятно — тревожное — словно изнутри нечто переставили местами и оно давит и жмет углами. Где-то проворачивается шестерня, где-то бьется сорвавшийся рычажок… все же Тени удалось…С усилием сдвинув глаза, я увидел собственное тело, светящееся от бурлящих потоков плетений, отстраненное — но словно бы единое…и волна волшбы снова завертела меня в темном, притягательном водовороте.
Не было больше медиума, слепым щенком тыкавшегося в тайны мира, не было наслаждающейся собственной реальностью Тени, не было умершей и оставшейся собой по воскрешении Соусейсеки…
С тихим звоном лопнул последний круг, но хлынувшие черным валом твари нашли в нем не жертв, а нечто совершенно неожиданное и губительное.
Мы были светом, столбом яростного пламени, лучом рассвета, серебряной иглой, пронизывающей темноту, тяжелым ртутным озером, рушащимся на головы ломавших плотину безумцев, мы стали их воздаянием — за то, что они дерзнули существовать.
Лишь смутные обрывки: рвущийся с ладоней голубоватый свет, вращающиеся линии плетений, распадающиеся бурыми хлопьями фантомы — вот и все, что я запомнил в том длившемся не более пяти секунд поединке.
И с пятым ударом сердца, когда последняя сущность, выгибавшая потолок густотой своего мрака и жалобно стонущая от внутренней скорби, попятилась в мрак дверей, мы все еще были живы. Живы и способны жить дальше.
Если бы кому-то еще пришло бы в голову напасть на нас в ту ночь, то сопротивления он бы не встретил. Победа над фантомами далась нам дорогой ценой — стараниями Тени мы шагнули за тонкую грань безумия и возвращение назад оказалось очень изнурительным.
Не знаю, сколько времени мы провели в остатках круга, не имея сил разорвать сковавшую тело пелену усталости и изнеможения. Туманные видения прерывались провалами в тяжелый, не приносящий отдыха сон, но когда чувство времени было окончательно потеряно и надежда спастись угасала, алым заревом поднялся над особняком закат — настоящий, не фальшиво-рисованный, как вечный полдень до этого, и следом темным покрывалом укрыла исстрадавшийся мир лунная ночь.
Сквозь огромные окна лился свет толстой, круглой, желтовато-пористой луны и под его прикосновением менялся застывший мир, оплывал, смягчаясь и холодная красота идеальной картинки сминалась под напором хлынувшего внутрь времени. Зеленым океаном взошли на лужайках дикие,
