тоже подозрительно поблескивали, — и улыбнулась.
Но почему не Розену, а мне?..
— Вижу, вы предпочитаете именовать себя на языке той страны, где пребываете. Что ж, пусть так, тем более, что на японском ваши имена куда благозвучнее, чем на немецком. Я тоже тосковал о вас, — глядя на своих дочерей, Розен продолжал неспешно гладить первую из них по волосам. — Но вас всего шесть. Где же ваша младшая сестра?
— Она не придет, Отец, — лицо Хинаичиго неуловимо исказилось. Радость больше не искрилась в ее глазах. — Моя Мистическая Роза долго была ее частью. И она… она решила… — не договорив, Шестая вдруг умолкла, и мне показалось, что она подавила порыв схватиться за горло.
Молчание царило в зале несколько секунд. Стихли даже бессвязные всхлипы Суигинто. Потом старый мастер опустил веки.
— Она не придет, — медленно кивнул он головой. — И я не смогу даже извиниться перед ней. Я знал, но надеялся. Что ж… мне зачтется и это.
— Отец! — неожиданный возглас заставил Шинку и Хинаичиго в испуге дернуться в стороны, а Соу и Суисейсеки, вздрогнув, еще плотнее прижались друг к другу. Резко развернувшись, Суигинто сделала угрожающее движение крыльями в сторону звука. В ее глазах горела отчаянная решимость схватиться со всем светом сразу.
Антракс
Свет настольной лампы расходился наклонным конусом, озаряя угол монитора и принтер. Постель была неожиданно мягкой, как будто не я сам на протяжении нескольких лет сбивал матрас буграми, а подушку — комками. В окно дул ветер.
Дом?! Но Суок стояла надо мной, и в глазах ее был ужас.
— Что ты с собой сделал?
— Где?.. — приподнялся я. Странно, но ничего уже не болело. Ноги тоже двигались.
— В моем убежище. Я сделала его для нас… для тебя. Что с тобой произошло? Что это за тело?
— Как ты меня нашла?
— Кольцо у меня на пальце. И мне помог… ветер. Западный ветер. Королева западных ветров.
— Что?!..
— Она сама отыскала меня в Н-поле. Сказала, что ветры дуют во всех мирах. И указала мне твой след.
— Зачем? — вырвалось у меня.
— Чтобы тебе помочь. Она сожалела, что не могла сделать этого раньше. Так устроена любовь ветров — в ней все держится на свободе. Они не могут принуждать, даже к хорошему.
— Любовь?
— Да, — кивнула Суок, глядя на меня в упор. — Любовь.
В комнате повисло молчание.
— Так зачем, Отец? Зачем ты это сделал? Зачем убежал, зачем изуродовал себя? Я ведь все равно нашла бы тебя, рано или поздно.
Ответа — красивого ответа, за которые я привык прятаться всю жизнь, — у меня не было. Внутренний голос, что нашептывал их мне всю жизнь, молчал… Нет, не молчал. Я вдруг понял, что его просто нет. Больше нет, будто никогда и не было. Ответы на все вопросы теперь придется искать самому. Но почему так невовремя?
Поэтому я снова промолчал, уставившись в простыню.
— Пожалуйста, не молчи. Скажи мне. Зачем?
— Что я могу сказать? — хрипло выдавил я из себя.
— Правду! — вдруг выкрикнула она. Ее пальцы стиснули мои плечи, в глаза вонзились два влажных гневных зеленых озера. — Скажи мне правду, Отец! Раз в жизни — скажи!
— Да какое я вообще имел право просить у тебя прощения?! — это вырвалось с самого дна моей души, выплеснувшись наружу яростным надрывным ревом, прямо в ее растерянно заморгавшие глаза. И останавливаться было уже нельзя. — Вот в чем суть, Кокуосэки! Я — трус, я тварь дрожащая, я тебя предал! Мне не место рядом с тобой!
— Прощения?.. — ее пальцы медленно разжались. Она отступила назад, глядя на меня расширившимися глазами.
— Да, — угрюмо проскрипел я. Терять было нечего.
Тишина.
— Вот как…
Не отрывая взгляда от меня, Суок отошла к письменному столу.
— Вот, значит, в чем дело…
Ее пальцы стиснули ленту — та вновь была на ней.
— Су… Кокуосэки, я должен уйти. Я же говорил, что ты куда лучше, чем я. Забудь меня. Живи…
— Какой же ты… дурак!
Внезапно развившаяся лента хлестнула меня по лицу. Глаза Суок горели гневом и болью.
— Нет смысла меня бить. Это уже не выбить никакими ударами. Просто…
— Замолчи!
Новый шлепок — быстрый и резкий.
— Ты слабый… и глупый, Отец! Ты не смотришь в глаза правде! Я… я ведь давно, давно тебя простила! Неужели тебе не хватает храбрости, чтобы это для себя усвоить?
— Про…
— Да, простила! Да, я была дурой, слабой дурой, что не совладала с собой тогда! Прости хоть меня за это, если тебе не хватает сил простить себя — за то! Но ведь ты всегда… всегда любил ее больше, чем меня! А самого себя — еще больше!
Ее волосы вновь развевались над плечами, как два крыла.
— Ко… Суок!
Она не слушала. Отойдя к столу, она нервно барабанила пальцами по ножке. Когда она вновь заговорила, ее голос был сух и тверд, как мореный дуб:
— Отец, я вижу, что тебе не хватает смелости принять свою ошибку. Ты прощен — мной, но не самим собой. Это — признак слабости. Раскаяние без примирения с собой лишь отдает душу демонам. И…
Она сделала паузу, будто набирая воздуху в грудь. Я слушал ее, глядя в сторону. Когда тебе в лицо говорят чистую правду — ничего к этому, как правило, не добавишь.
— И я хочу дать тебе еще один шанс.
Я поднял голову.
— Сейчас я переправлю тебя в плотный мир — на пару часов или около того. Сама я хочу проведать твое дерево и как следует навести в нем порядок. А ты — просто поразмысли. Я надеюсь, ты сделаешь правильный выбор.
И, прежде чем я успел хоть что-то сказать, она повела руками, как пловчиха, и широкая зеркальная полоса, возникшая над нами, упала, поглотив и меня, и ее. Минуту темного ничто разогнал знакомый российский вонючий ветер. Уже довольно теплый, кстати…
Отвернувшись от меня, Суок шагнула к стене, где в блеклом и запыленном стекле подвального окна маячило ее отражение.
— Думай, — бросила она через плечо.
И я остался в переулке один.
Место дочь выбрала укромное: это был самый обычный советский переулок между двумя старыми хрущевками — нечто среднее между жилой улицей и трубочкой для коктейля: в меру засранный, в меру обшарпанный, узкий и длинный, как кишка морского червя. Одним концом он упирался в высокую ржавую решетку. У нее были свалены черные вздутые мешки и груда тряпья. От них распространялся острый запах Родины.
«Чуете, хлопцы, родным Запорожьем запахло?»
Я уселся на фундаментную отмостку, привалившись спиной к стене. В голове было влажно и пусто, как будто все мысли сдуло ветром: только крохотная полумыслишка металась туда-сюда, со звоном отскакивая
