продолжать постить в своем блоге. Абузить блог? Но у него останется реальный мир, где мне до него не добраться. А в реальном мире есть блокноты и ручки, есть компьютеры, не подключенные к сети, есть точно такие же орды хомяков, которые будут… дер-р-р-рьма всем на голову! Взгляд упал на разбитую клаву, и меня перекосило. Возвращаться на борду нельзя, она зашкварена отныне и вовеки. Я отдал Ычану несколько лет жизни, на моих глазах он превратился в старшую борду рунета, я любил его и оберегал от рака — и вот как он отплатил мне. Восхвалял кощуна и богохульника, которому волей судьбы выпало оказаться талантливым. С ним я еще разберусь. Вычислю. Вброшу ссылку-детектор и узнаю айпишник. Узнаю адрес. Не пожалею денег на билет, пускай он живет хоть во Владивостоке. И приеду. И тогда… м-р- р-р-р… Мысль эта была до того сладкой, что я сразу подавил ее, не решаясь смаковать. Приберегу на потом. Когда первая часть работы будет проделана. Очень спокойно я выключил компьютер, разобрал постель и улегся спать. Месть следует подавать холодной. Корсиканцы были правы. Но сон не принес мне ледяного спокойствия, которого я ждал. Я видел гнусную лабораторию, похожую не то на мастерскую безумного скульптора, не то на химический кабинет, видел спину ублюдка, стоявшего перед квадратным алтарем, похожим на алтари Девяти Божеств из Морровинда. На алтаре лежала Четвертая — точнее, ее мертвое тело с дырой в груди. Он простер над ней руку, что-то бормоча, и лазурный кристалл, легонько покачивавшийся в воздухе, наливался нестерпимым, резким белым сиянием, медленно опускаясь в зияющую рану. Я рвался ударить его по руке, остановить, отшвырнуть, убить, ибо знал, что за этим последует, что снова будут встреча, битва, позор, обман и утрата самой себя. Но я не обладал его мастерством, я всегда был пленником своих сновидений, и ноги мои врастали в пол двумя ледяными корневищами, воздух становился плотным, как земля, не поступая в горящую грудь, и не было рядом ее, способной острым словом или едким замечанием всколыхнуть мужество и вернуть силы. Кристалл уже полыхал всеми оттенками белого, голубого и платинового, приближаясь к груди Четвертой. Вот нижняя его вершина оказалась на одном уровне с краями раны, и ресницы ее задрожали. Вот он погрузился наполовину, и воздух хриплым криком вырвался у нее из груди, жадно заходившей вверх-вниз — так дышат утопленники, когда вода неохотно покидает застывшие легкие, вытянутая настойчивыми спасателями. Когда кристалл скрылся в дыре, сияние погасло. Края черного отверстия, омерзительно шевелясь, начали смыкаться. Соусейсеки открыла глаза и посмотрела на меня. И тотчас же колдун, развернувшись, вперил в меня взгляд. Я все еще не мог пошевелиться и просто изучал его лицо, пытаясь запомнить каждую мелочь — мне почему-то казалось, что он похож на своего создателя. Он не выражал никаких эмоций и не пытался заговорить. Он просто поднял левую руку, и из направленных на меня растопыренных пальцев изверглось лазурное пламя. Наверно, именно так выгнулся Нео из 'Матрицы', уворачиваясь от пуль агента с родинкой. Ломая непослушное тело, я сумел упасть назад, согнув по-прежнему прилипшие к полу ноги. Поток голубого, как бирюза, пламени с ревом промчался надо мной, обдав лицо болью и проделав в окружавшем лабораторию сером тумане черный тоннель. В тоннель подул ветер. Нет, не из него, а В НЕГО. Он оторвал меня от пола, закружив в воздухе. Я закричал от страха, не слыша своего голоса. Чернокнижник стоял подо мной, задрав голову. Его лицо по-прежнему напоминало гранитную маску. Между пальцами левой руки, сложно и гадко шевелясь, переползали-перетекали не то струйки тумана, не то серые нити — то самое 'серебро'. Странно. Ведь он овладел этим искусством уже после того, как… Тут говнюк снова поднял руку, я непроизвольно скрючился, прикрывая голову руками, и новый порыв яростного ветра вышвырнул меня через отверстие вон. Там, куда я попал, не было намека ни на любое знакомое мне место. Собственно, намека на 'место' там просто не было. Как и на пространство вообще. Больше всего это напоминало те самые Девять Минут Белого Преддверья, о которых я когда-то читал. Только плотный и мягкий свет цвета белого золота кругом, такой мягкий и осязаемый, что хотелось нежиться в нем еще и еще. Я попытался подняться на ноги, но понял, что не лежу. Я хотел пройтись, но осознал, что не стою. Я был материальной точкой, запертой в сингулярности, мне нечего было рассекать и негде было перемещаться. Здесь не было иного пространства, кроме меня самого. Времени тут тоже не было. Все происходило в одну и ту же неуловимую секунду. Я по- прежнему отчетливо видел, как влетаю сюда, как останавливаюсь, словно врезавшись в ватную стену, как вишу в золотом тумане, и воспоминаниями это не было. Это как будто случалось вновь и вновь. Или же просто замерло в бесконечном действии, запертое в золотой материи. Какой странный сон. Со мной такого еще не случалось. По крайней мере, здесь не было едва не спалившего меня в пепел ублюдка со стальной физиономией, не было и его разноглазой подружки. Уже хорошо. Возможно, я смогу выждать здесь, пока не проснусь, и потом уже приняться за дело. Я подставил льющемуся отовсюду свету опаленное синим огнем лицо и попробовал впасть в медитацию, кое-как сумев припомнить необходимые для этого действия, усвоенные лет пятнадцать назад в секции ба-гуа. Но вскоре стало ясно, что мне это не удастся. Не то легкий звук, не то пульсация света, но было в этом месте нечто турбулентное, едва уловимое, но мешающее сосредоточиться. Сперва это беспокоило, потом начало раздражать и наконец привело меня в бешенство. — …твою мать! — заорал я в плотную пустоту и тут же сам понял, насколько глупо это выглядело бы со стороны. Если бы тут были стороны, конечно. Но самым интересным было, что крик мой не пропал втуне. Хотя воздуха тут не было, светящееся плотное ничто, похоже, могло передавать вибрацию. — Кто там асимптотит? — раздался у меня над головой мягкий голос, напоминающий мурлыканье.
— Я, — только и нашелся, что ответить я.
— Кто это 'я'? Что за странные варианты ты задаешь?
— А сам-то ты кто? — мне показалось, что не повредит слегка обнаглеть. В конце концов, это был мой сон! Не все же мне быть невинной жертвой.
— Я? — мой невидимый собеседник погрузился в молчание. — Я… — дальше последовало что-то такое, что я вроде бы понял, но сразу забыл. — А вот ты кто?
— А где ты есть-то? — по-прежнему уклоняясь от ответа (сказывались годы битардства), спросил я. — Выходи, поболтаем. Не люблю говорить с пустотой.
— 'Говорить'? 'Поболтаем'? Что это такое?
— Но ведь ты же говоришь со мной. Что тут сложного?
— Опять асимптота. Ты задал непонятные варианты. Я срезонировал в том же разряде. Что ты пытаешься построить?
— Я ничего и нигде не строю. Я просто крикнул, а теперь с тобой разговариваю.
— Кажется, мы стоим по разные стороны осей. Значит, ты называешь это 'разговаривать'. А что значит 'болтать'?
— То же самое.
— А 'крикнуть'?
— Блин. Слушай, где ты есть? Я предпочитаю видеть собеседника. Выходи, объясню.
— 'Видеть'?
— О, Господи! Резонировать! Воспринимать!
— Но ты же… говоришь со мной?
— Ять!.. По-другому резонировать! Глазами!..
— Что такое 'глаза'?
— …!!!
Он либо злостно троллил меня, либо был редкостным идиотом. В первом случае следовало кончать концерт и просыпаться, во втором можно было и поболтать. Хотя опыта общения с имбецилами у меня, как оказалось, не было никакого — те, с которыми я встречался на бордах, все-таки имели хоть слабое представление о мире.
Немного успокоившись, я попытался продолжить разговор:
— Где ты?
— Я здесь.
— Где это 'здесь'?
— Ты снова асимптотишь. Здесь — это здесь. В этом месте.
— Кто ты такой? — вновь услышав начало незапоминающейся тирады, я быстро прервал его: — Нет, не так. Что ты такое?
— Функция.
— Функция чего?
— Мы вновь разделены осями. Я — функция. Математическая закономерность изменения вариант. Ты дисгармонируешь варианты. Зачем?
