о каких-то реальных событиях далекого прошлого, и подробности были хорошо известны тогдашней публике.
– Возможно, это просто красивый вымысел, на который автора вдохновил образ Первого Всадника, – предположил Бард. – А может, соединение фактов из ее жизни. Тема погони и умерщвления врага вообще нередка в поэзии.
– А что означает «Темные Кланы»? – спросила Кариган. Бард пожал плечами.
– Эстрал считает, что речь идет о кланах Сакора, вставших на сторону Морнхэвена во время Долгой войны.
Всадники приумолкли. Эреал веткой поворошила угольки в гаснувшем костре и подбросила еще дров. Огонь зашипел и вспыхнул с новой силой.
Напоминание о людях, предавших собственный народ, сбило веселый настрой собеседников. С тех пор Сакоридия прошла долгий путь, всякое бывало. Но мысль о сакорийцах, стакнувшихся с чудовищем, наподобие Морнхэвена, который творил страшные зверства на их родной земле… эта мысль до сих пор казалась тошнотворной.
– Уф! – воскликнул Тай, заканчивая работу и подымая глаза на товарищей. Он перекусил нить и завязал узелок. Затем передал Барду безукоризненно зашитую тунику. – Вот как надо это делать!
– Премного благодарен, Всадник Ньюланд, – с улыбкой произнес тот. – В следующий раз, когда мне понадобится что-то починить, буду знать, к кому обратиться.
Его замечание вызвало новый взрыв смеха. Все снова повеселели. Но, несмотря на это, когда Кариган сбросила башмаки и завернулась в одеяло, готовясь отойти ко сну, в голове ее все еще бился напряженный ритм песни Барда. С тем она и заснула.
Блэквеил
В глубине, под покровом темных, корявых деревьев и прозрачного туманного полога, погребенная под бесчисленными слоями глинозема, мха и полусгнивших листьев, накопившихся за тысячи лет зарождения и смерти, – там, в самой чаще Леса Блэквейл,[6] очнулась и пошевелилась некая мыслящая субстанция.
И тут же – как бы сопротивляясь попытке этого Сознания выйти из сна – раздался хор неслышных голосов. Голоса баюкали, пытались удержать Сознание в оковах многолетней дремы. «Покойся в мире, древнее созданье, – пели они. – Оставь сей мир, ведь он не для тебя. Покойся в мире…»
Сознание пыталось противиться голосам, их напевной магии, и ему приходилось прикладывать для этого неимоверные усилия. Субстанция издала глубокий стон, от которого по лесу пронесся неуловимый ветерок. Зашелестели листья, с их кончиков упали невесомые капельки – прямо в темные лужи стоячей воды. Лесные создания, до того беспечно занимавшиеся моими повседневными делами, в тревоге замерли, уставясь в пространство настороженным взглядом.
На самом деле больше всего на свете сознание желало повиноваться волшебным Голосам, навсегда остаться в объятиях вековой дремы.
Но покой был нарушен, и вот теперь оно сопротивлялось, расправляло невидимые щупальца, с помощью которых постигало окружающий мир. Эти щупальца проникли сквозь ковер прошлогодней листвы и замерли, как бы осознавая себя и Пределы своих возможностей.
Голоса были начеку: заметив легкую рябь на лесной подстилке, они запели еще громче, быстрее и ритмичнее.
Охваченное паникой, Сознание рванулось сквозь мох и набросанные листья. Оно спугнуло оленя, устроившегося в кустарнике на свой чуткий, недолгий сон, выгнало пауков из старого дуплистого бревна, наслало рябь на мутный лесной ручей. Вместе с водами этого ручья Сознание достигло морских пределов.
Здесь оно скользнуло вдоль скользких стеблей фукуса,[7] попробовало на вкус соленый йодистый раствор и, смешавшись с волнами, устремилось вдаль. Увы, далеко уйти не уда лось – на пути встал непреодолимый подводный барьер, его мшистые камни отбросили Сознание обратно.
Тогда оно устремилось обратно на берег. Вместе с морской влагой впиталось в корни прибрежных растений и проникло в каждую клеточку древесины. Проделав этот путь, Сознание снова вышло наружу в виде капелек росы, повисших на кончиках сосновых иголок, и растворилось в тяжелом ночном тумане, окутавшем лес.
Устремилось было на север, но вновь наткнулось на непроходимую стену из камня и магии. Здесь хор Голосов стал нестерпимо громким, он развивал свою тему запрета и удержания.
Прочь… Сознание отступило.
Его окружили, обложили со всех сторон, поймали в ловушку.
Голоса все баюкали, уговаривали, и вековая дремота снова наваливалась на Сознание, затягивая в свои темные тягучие воды. Оно заметалось, отыскивая хоть малейший намек на брешь в этой стене, хоть одну фальшивую ноту в обволакивающем пении.
Попытка бунта отняла слишком много сил у Сознания. Оно не могло больше сопротивляться и неудержимо соскальзывало в привычный сон.
Но, как награда побежденному, из глубины веков вдруг выплыло имя старого и надежного защитника, и Сознание – по-детски непосредственное в своем отчаянии – выкрикнуло что было мочи: «Варадгрим!»
Этот вопль Голоса не смогли подавить, и позже, когда Сознание уже вернулось в свои темные беспробудные глубины, его крик нашел-таки брешь и пробил защитную стену. Вырвавшись на свободу, он проник в земли Сакоридии и зажил самостоятельной жизнью.
Ночное вторжение
Наверное, в том, что Кариган никак не могла уснуть, виновата была песня Барда. Это ее навязчивый ритм и жуткие персонажи заставляли девушку вертеться с боку на бок, сбивая одеяла в беспорядочную кучу. А может, дело было в близости злополучной поляны. Так или иначе, но когда утомленная Кариган, наконец, соскользнула в беспокойный сон, он оказался наполненным зловещими кошмарами и тревожными видениями.
Ей снилось, что лес вокруг нее завял и потемнел. Черные ветви с нераспустившимися листьями пришли в движение: Они сплелись над ней и превратились в прочную паутину, безжалостную сеть, которая накрыла ее с головой.
Одновременно под землей ожили корни деревьев. Они зашевелились, поползли по-змеиному, прорываясь наружу и засыпая тело бесчувственной Кариган комьями земли. Ей ужасни захотелось вскочить и убежать, но – как это бывает во сне – тело оказалось тяжелым и неподатливым.
Корни скользили по ее рукам, сплетались на шее, тянули вниз. Земля поддалась и начала оседать.
«Нет!» – хотела закричать Кариган, но земля забивалась ей в рот и ноздри. Крик замер в груди у девушки.
Длинный побег скользнул вдоль тела и впился в плечо, внедрился в мускулы и сухожилия, обвился вокруг костей. Его тростки пронзили все тело, стремясь овладеть им. Овладеть то, Кариган.
Она хотела сопротивляться, но не могла ни пошевелиться, ни даже вздохнуть под пластами сырой земли. Крик, рвавшийся наружу, грозил разорвать ее легкие. А корни подбирались все ближе и ближе к сердцу.
И вот, когда все, казалось, пропало, когда лес почти что поработил Кариган, вдруг раздались призывные звуки рога. Они разорвали и разметали в стороны мерзкие корни, обвившие ее тело. Девушка рванулась и села, жадно хватая ртом воздух – как человек, которому удалось вынырнуть с большой глубины.
Кариган захлебнулась свежим ночным воздухом и почувствовала приступ дурноты. Когда ей удалось справиться с собой, она обнаружила, что вполне может дышать. Над головой – сквозь еловые и пихтовые ветви – светила луна, поблескивали звезды. В ушах девушки, как эхо из ее сна, раздавались звуки далекого рожка. В ней шевельнулись какие-то смутные воспоминания, но конкретизировать их она так и не смогла.
Руки и ноги дрожали, будто Кариган и впрямь с кем-то сражалась. Щеки были мокры от слез, а постельные принадлежности сбились в тугой комок.
Острая боль пронзила левое плечо, и Кариган удивленно прикоснулась к своему телу. Там, на предплечье, находился крошечный шрам от раны, которую она когда-то получила в борьбе с дикой,
