искать траву?» — «Да что там можно видеть? Там мрак такой, что я от мрака стыл. Один песок». — «Ну, ладно, хочешь выпить?» И вот уж Авраам сжимает мех своей рукой, и влага льется в горло; глаза же Исаака смотрят вверх: там все сильней гудят, сверкая, сверла. «Достаточно», — и он отсел к огню, отерши рот коротким жестом пьяниц. Уж начало тепло склонять ко сну. Он поднял взгляд во тьму — «А где же агнец?» Огонь придал неясный блеск глазам, услышал он ответ (почти что окрик): «В пустыне этой… Бог ягненка сам найдет себе… Господь, он сам усмотрит…» Горит костер. В глазах отца янтарь. Играет взгляд с огнем, а пламя — с взглядом. Блестит звезда. Все ближе сонный царь подходит к Исааку. Вот он рядом. «Там жертвенник давнишний. Сложен он давным-давно… Не помню кем, однако». Холмы песка плывут со всех сторон, как прежде, — будто куст не подал знака. Горит костер. Вернее, дым к звезде сквозь толщу пепла рвется вверх натужно. Уснули все и вся. Покой везде. Не спит лишь Авраам. Но так и нужно. Спит Исаак и видит сон такой: Безмолвный куст пред ним ветвями машет. Он сам коснуться хочет их рукой, но каждый лист пред ним смятенно пляшет. Кто: Куст. Что: Куст. В нем больше нет корней. В нем сами буквы больше слова, шире. «К» с веткой схоже, «У» — еще сильней. Лишь «С» и «Т» — в другом каком-то мире. Пред ним все ветви, все пути души смыкаются, друг друга бьют, толпятся. В глубоком сне, во тьме, в сплошной тиши, сгибаются, мелькают, ввысь стремятся. И вот пред ним иголку куст вознес. Он видит дальше: там, где смутно, мглисто тот хворост, что он сам сюда принес, срастается с живою веткой быстро. И ветви все длинней, длинней, длинней, к его лицу листва все ближе, ближе. Земля блестит, и пышный куст над ней возносится пред ним во тьму все выше. Что ж «С и «Т» — а КУст пронзает хмарь. Что ж «С и «Т» — все ветви рвутся в танец. Но вот он понял: «Т» — алтарь, алтарь, А «С» лежит на нем, как в путах агнец. Так вот что КУСТ: К, У, и С, и Т. Порывы ветра резко ветви кренят во все концы, но встреча им в кресте, где буква «Т» все пять одна заменит. Не только «С» придется там уснуть, не только «У» делиться после снами. Лишь верхней планке стоит вниз скользнуть, не буква «Т» — а тотчас КРЕСТ пред нами. И ветви, видит он, длинней, длинней. И вот они его в себя прияли. Земля блестит — и он плывет над ней. Горит звезда… На самом деле — дали рассвет уже окрасил в желтый цвет, и Авраам, ему связавши тело, его понес туда, откуда след протоптан был сюда, где пламя тлело. Весь хворост был туда давно снесен, и Исаака он на это ложе сложил сейчас — и все проникло в сон, но как же мало было с явью схоже. Он возвратился, сунул шерсть в огонь. Та вспыхнула, обдавши руку жаром, и тотчас же вокруг поплыла вонь; и Авраам свой нож с коротким жалом достал (почти оттуда, где уснул тот нож, которым хлеб резал он в доме…) «Ну что ж, пора», — сказал он и взглянул: на чем сейчас лежат его ладони? В одной — кинжал, в другой — родная плоть. «Сейчас соединю…» — и тут же замер, едва пробормотав: «Спаси, Господь». — Из-за бархана быстро вышел ангел. «Довольно, Авраам», — промолвил он, и тело Авраама тотчас потным внезапно стало, он разжал ладонь, нож пал на землю, ангел быстро поднял. «Довольно, Авраам. Всему конец. Конец всему, и небу то отрадно, что ты рискнул, — хоть жертве ты отец. Ну, с этим все. Теперь пойдем обратно. Пойдем туда, где все сейчас грустят. Пускай они узрят, что в мире зла нет. Пойдем туда, где реки все блестят,
