И в той самой аллее, под сенью которой Джордж Толбойз бродил в грозовую ночь накануне своего исчезновения, сэр Майкл Одли объявил Роберту, что тот должен покинуть Одли-Корт, ибо миледи слишком молода и хороша собой, чтобы принимать знаки внимания от красивого племянника двадцати восьми лет от роду.
Разумеется, сэр Майкл объяснил ему все это в достаточно деликатной форме, но, какова бы ни была форма, гостеприимный некогда кров следовало покинуть в кратчайшие сроки.
Роберт, узнав о решении дядюшки, с недоумением пожал плечами и как всегда взметнул вверх свои густые черные брови.
– Я действительно был внимателен к миледи, – промолвил он. – Я испытываю к ней интерес, сильный и странный интерес. – Внезапно голос его изменился, он схватил сэра Майкла за руку и со страстью, ему не свойственной, сказал: – Упаси бог, дорогой дядюшка, если я внес тревогу в столь благородное сердце, как ваше! Упаси бог, чтобы хотя бы тень бесчестья пала когда-нибудь на ваше честное имя! Упаси бог, чтобы причиной вашего горя стал именно я!
Никогда сэр Майкл не слышал подобных слов от своего племянника, никогда еще голос молодого человека не дрожал и не срывался в присутствии дядюшки – и никогда еще эти близкие друг другу люди не прощались с такой торопливой поспешностью.
Роберт Одли немедленно покинул поместье. Однако он не отправился на железнодорожную станцию, не стал дожидаться вечернего лондонского поезда, не стал вообще уезжать отсюда слишком далеко. Нет, он отправился прямо в деревню, взошел на холм Маунт-Станнинг, постучался в двери маленького постоялого двора, и, когда на стук вышла Фиби Маркс, попросил ее сдать ему комнату на неопределенное время.
17
НА ПОСТОЯЛОМ ДВОРЕ
Маленькая гостиная, куда Фиби Маркс провела племянника баронета, располагалась на первом этаже, и от крохотного помещения, где посетители выпивали и закусывали и где хозяин с супругой укладывались на ночь, ее отделяла лишь тонкая перегородка, обитая рейками и обмазанная штукатуркой.
Похоже было, что мудрый архитектор, задумавший это сооружение, особое внимание обратил на то, чтобы его идея была воплощена в самом хрупком и ненадежном материале и чтобы ветер, облюбовавший это открытое со всех сторон место, получил все возможности для удовлетворения своих буйных капризов.
В стенах сего заведения не было ни единого кирпича; вместо них – сплошное дерево, да и то пригнанное кое-как, на скорую руку. Шаткие потолки ходили ходуном, подпираемые непрочными стропилами, и в штормовую ночь балки угрожали обрушиться на головы тех, кто имел несчастье оказаться под ними. Двери сколотили и навесили так, что они никогда не запирались. Окна сконструировали так, что, когда их запирали, в помещении становилось слишком жарко, а когда открывали – слишком холодно. Казалось, что каждая балка и каждое перекрытие вопиют миру о своей уязвимости.
Роберт, осмотревшись вокруг, не смог сдержать улыбки: слишком уж нынешнее его обиталище отличалось от тех покоев, что он покинул всего час назад.
Об унынии не могло быть и речи: во-первых, он знал, на что шел, во-вторых, едва ступив под своды жалкого заведения, он тут же расположился в нем на свой обычный манер. При нем была его немецкая трубка, полный кисет табаку, полдюжины французских романов и пара беспородных любимцев, которые, усевшись у небольшого дымного камина, коротким отрывистым тявканьем намекнули хозяину, что пора бы чего-нибудь перекусить.
Пока Роберт Одли устраивался на новом месте, Фиби Маркс позвала деревенского мальчишку – он был у нее на побегушках – и, отведя его на кухню, вручила ему тщательно сложенный и запечатанный листочек бумаги.
– Ты знаешь, где находится поместье Одли-Корт?
– Да, мэм.
– Если сбегаешь туда прямо сейчас и вручишь вот это лично леди Одли, получишь от меня шиллинг.
– Да, мэм.
– Ты все понял? Потребуй, чтобы вызвали именно миледи. Скажи, что у тебя есть для нее сообщение. Не записка, а именно сообщение – от Фиби Маркс. Когда миледи выйдет, передашь ей это из рук в руки.
– Да, мэм.
– Ничего не забудешь?
– Нет, мэм.
– Тогда одна нога здесь – другая там.
Мальчик убежал.
«Если появление здесь такого постояльца – к худу, – думала Фиби Маркс, – миледи узнает об этом вовремя».
Она молча приготовила для Роберта яичницу с ветчиной, подала ее на стол и, не сказав ни слова, удалилась.
«Вот женщина, которая умеет хранить тайны», – подумал Роберт, глядя ей вслед.
– Не нальете ли еще чашечку чая, миссис Маркс? – обратился он к хозяйке, решив наконец нарушить тишину. Он с удовольствием развалился в кресле, набитом конским волосом – оно настолько пришлось ему впору, словно столяр делал его специально для Роберта и, принимаясь за работу, обмерил нашего героя со всех сторон.
– Вы прибыли прямо из Одли-Корт, сэр? – спросила Фиби, подавая чай.
– Да; я был там всего лишь час назад.
– Надеюсь, миледи в добром здравии, сэр?
– Да, вполне.
– Все такая же веселая, сэр?
– Да, все такая же веселая.
Фиби направилась к выходу, но, когда она уже была в дверях, постоялец окликнул ее.
– Вы знали леди Одли еще в ту пору, когда она была мисс Люси Грэхем, не так ли? – спросил он.
– Да, сэр. Я жила у мистера Доусона, когда миледи служила там гувернанткой.
– Вот как! И долго она прожила в семье врача?
– Полтора года, cap.
– Она приехала из Лондона?
– Да, сэр.
– Кажется, она сирота?
– Да, сэр.
– И она всегда была такой веселой, как теперь?
– Всегда, сэр.
Роберт допил чай и передал чашку миссис Маркс. Их взгляды – его, небрежный и ленивый, и ее, пытливый и чуткий, – встретились.
«Эта женщина пригодится для дачи свидетельских показаний, – подумал Роберт Одли. – Надо только нанять опытного адвоката, чтобы он расшевелил ее во время перекрестного допроса».
Он выпил еще одну чашку чая, отодвинул блюдце и покормил собак. Фиби Маркс убрала со стола.
Зимний ветер, завывая на дворе, громко стучал по оконным рамам.
Роберт подвинул старый диван поближе к огню, укутал ноги старым дорожным плащом и закурил, пустив несколько серо-голубых колечек дыма, медленно растаявших под сводами грязного потолка.
– Нет, – пробормотал Роберт. – Такая женщина умеет держать язык за зубами. Угрозами от нее немногого добьешься.
Я уже упомянула о том, что между гостиной, занятой Робертом, и помещением, где подавали выпивку, была лишь тонкая перегородка, обитая рейками и обмазанная штукатуркой. Молодой адвокат слышал, как двое-трое деревенских торговцев, а также двое фермеров, сгрудившись у стойки, громко смеялись, обсуждая текущие дела, а Люк Маркс, подливая им вино, грубым хриплым голосом вставлял реплики и смеялся громче всех.
