Но едва эта мысль мелькнула в его голове, как он вспомнил о другом человеке – человеке того же возраста, но совсем иного круга, который, знай он сейчас то, что знал Роберт, залился бы куда более горькими слезами. Этот человек – его дядюшка, сэр Майкл.
«Как я безжалостен! – подумал Роберт Одли. – Но нет, это не я, это могучая десница, влекущая меня все далее и далее по темной стезе, о конце которой я не смею и мечтать!»
– Мистер Молдон, – мягко сказал он, – я не прошу у вас прощения за те страдания, что причинил вам мой визит, потому что…
Здесь Роберт умолк: старик плакал, не переставая, и молодой адвокат вынужден был собрать все свои душевные силы, чтобы возобновить свой суровый монолог.
– Есть такая пословица, мистер Молдон: шила в мешке не утаишь. В ней, в этой пословице, заключена старая житейская мудрость, которую люди черпают из собственного опыта, а не из книг. Если я, махнув на все рукой, оставлю своего друга гнить в неведомой могиле, настанет день, и какой-нибудь совершенно чужой человек, слыхом не слыхавший имени Джорджа Толбойза, в силу совершенно невероятного стечения обстоятельств откроет тайну его смерти. Может быть, это случится уже завтра. Может, десять лет спустя. Может быть, тогда, когда на смену нам придет иное поколение, когда рука того, кто совершил преступление, истлеет так же, как тлеет сейчас тот, кого она сразила. Ах, если бы я мог оставить все как есть! Если бы я мог навсегда оставить Англию, чтобы потерять любую, даже самую малую возможность подобрать ключ к этой тайне – я бы оставил ее, оставил с великой радостью! Но в том-то и дело, что я не могу этого: всемогущая десница увлекает меня вперед. Поверьте ради дела, которому я отдал себя без остатка: менее всего я хотел бы вторгаться в вашу жизнь, мистер Молдон. Но я должен это сделать, должен! Если хотите предупредить об этом кого-то, кого это касается, – предупредите. Если тайна, к которой день за днем и час за часом я подбираюсь все ближе, задевает интересы того, кто вам близок, пусть, пока я не настиг этого человека, он исчезнет, заметя за собой все следы! Пусть уезжает из Англии, пусть отправляется, куда глаза глядят – я не стану преследовать его. Но если он не послушает меня – горе ему! Пробьет его час, и, клянусь, я его не пощажу!
Впервые за все время старик осмелился поднять глаза на Роберта Одли. Он поднес к сморщенному лицу рваный носовой платок и сказал:
– Заявляю вам: я не в силах понять, что вы имеете в виду. Заявляю со всей серьезностью: я вас не понимаю, я не верю в то, что Джорджа Толбойза нет в живых!
– Десять лет своей жизни отдал бы я за то, чтобы увидеть его живым, – печально отозвался Роберт. – И потому я скорблю о вас, мистер Молдон, скорблю обо всех нас.
– Я не верю в смерть моего зятя, – упрямо повторил отставной лейтенант. – Я не верю в то, что бедный парень превратился в тлен и прах.
Он снова попытался изобразить неизбывное горе, но получилось это так неловко, что Роберт, глядя на его вымученное фиглярство, смущенно отвел взгляд.
В эту минуту в гостиную вошла миссис Плаусон. Она вела за собой Джорджа Толбойза-младшего. Отмытая рожица мальчугана сияла, как новая монетка.
– Что здесь происходит? – спросила женщина. – Мы все время слышали, как плачет бедный старый джентльмен.
Джорджи вскарабкался к деду на колени и розовой ручонкой вытер слезы на его морщинистом лице.
– Не плачь, дедушка, – сказал мальчик. – Добрый дядя – ювелир заберет мои часы в чистку, и, пока будет их чистить, он даст тебе денег, чтобы заплатить сборщику налогов. Не плачь, дедушка. Пойдем к ювелиру на Хай-стрит, у которого на дверях нарисованы золотые кружочки – в знак того, что он приехал из Ломбар… из Ломбардшира. Пойдем, дедушка.
Малыш вынул из-за пазухи золотые часы, гордый тем, что его талисман так часто выручал его и дедушку в самые трудные минуты жизни. Соскочив с колен деда, он схватил его за руку и потянул к дверям.
– Часы дедушке сегодня не понадобятся, Джорджи, – сказал Роберт Одли.
– Тогда отчего же он такой печальный? – спросил мальчик. – Когда ему нужны часы, он всегда печален и всегда бьет себя по лбу. – Мальчик сжал крохотные кулачки и показал, как ведет себя дед в минуты отчаяния. – При этом он говорит, что она – я думаю, это он говорит про красивую леди, – что она плохо к нему относится. Я тогда говорю ему: «Дедушка, возьми часы», а он берет меня на руки и говорит: «Ах, мой чистый ангел! Разве смогу я ограбить моего ангела?» А потом он плачет, но совсем не так, как сегодня – не так громко, что его слышно даже в коридоре.
С чувством огромной душевной боли слушал Роберт Одли сбивчивый монолог мальчугана, меж тем как старик, судя по всему, несколько успокоился. Он не стал вслушиваться в детский лепет и лишь два-три раза прошелся по маленькой гостиной, поглаживая всклокоченные волосы и теребя шейный платок, который повязала ему миссис Плаусон.
– Бедный старый джентльмен, – промолвила женщина, обращаясь к Роберту, – на нем лица нет. Что случилось?
– Ушел из жизни его зять, – ответил Роберт. – Его не стало спустя полтора года после смерти Элен Толбойз, похороненной в Вентноре.
Миссис Плаусон облизнула побелевшие губы.
– Бедный мистер Толбойз умер? – воскликнула она. – Дурные новости, сэр, хуже не бывает.
Маленький Джорджи, вскинув головку, внимательно посмотрел на миссис Плаусон.
– Кто это там умер? – спросил он. – Ведь Джордж Толбойз – так зовут меня. Кто же умер?
– Другой человек с такой же фамилией – Толбойз, Джорджи, – ответила миссис Плаусон.
– Бедняга! – промолвил мальчик и по-взрослому тяжело вздохнул.
– Вы не будете возражать, мистер Молдон, если я заберу Джорджи с собой? – спросил Роберт Одли.
Старик к этому времени совершенно успокоился. Взяв со стола трубку, он попытался разжечь ее бумажным жгутом, свернутым из газетного обрывка.
– Ну, так как, мистер Молдон?
– Нет, конечно же, не возражаю, сэр. Вы его опекун и имеете право увести его с собой, куда вам заблагорассудится. Все эти годы он был моим единственным утешением, но я всегда был готов к тому, что рано или поздно расстанусь с ним. Я исполнил свой долг. Пусть иногда, когда мы сидели без денег, ему приходилось бегать в рваных башмаках – вы, сэр, человек молодой, неопытный, и потому представить себе не можете, сколько ботинок приходится покупать такому вот сорванцу, тем более что растет он не по дням, а по часам; пусть он сходил в школу всего лишь два-три раза – но поверьте, сэр, за всю свою короткую жизнь мальчик ни разу – ни разу! – не услышал от меня грубого слова.
Ребенок, уразумев, что происходит, громко заплакал.
– Я не уйду от тебя, дедушка! – закричал он, бросаясь к старику.
– Я не хочу причинять вам лишние страдания, мистер Молдон, – сказал Роберт Одли. – Помилуй всех нас Господи – вот все, что я могу сказать. Я знаю: забрать от вас мальчика – мой долг. Я определю его в самую лучшую школу Саутгемптона и, клянусь честью, никогда не воспользуюсь его невинной простотой, чтобы… – Роберт Одли на мгновение умолк, не зная, как поточнее выразить то, что тяжким бременем лежало у него на душе. – … чтобы хотя бы на шаг продвинуться вперед, распутывая тайну гибели его отца. Я, как вы знаете, детектив не по профессии, а по необходимости, но будь на моем месте самый настоящий детектив, и он, я уверен, не опустился бы до того, чтобы выпытывать сведения у ребенка.
Старик молчал, глубоко опустившись в кресло, одной рукой прикрыв лицо, а в другой держа длинную трубку.
– Уведите мальчика, миссис Плаусон, – сказал он, наконец. – Уведите и соберите его вещи. Мистер Одли забирает его с собой.
– Как вы жестоки, мистер Одли! – неожиданно воскликнула миссис Плаусон.
– Полноте, миссис Плаусон, – скорбно промолвил старик. – Мистер Одли знает, что делает. А я… Жить мне осталось недолго, и я никому не хочу доставлять беспокойство.
Слезы, брызнув из покрасневших глаз, упали на его грязные руки.
– Господь свидетель, сэр, я не причинил вреда вашему другу, – сказал отставной лейтенант, когда миссис Плаусон и Джорджи вышли из комнаты, – и зла я ему тоже никогда не желал. Он был мне добрым
