зятем и относился ко мне куда лучше, чем иные сыновья к своим отцам. Да, я транжирил его деньги, и сейчас мне стыдно за это, очень стыдно, сэр. Но в то, что он мертв, я не верю – не верю, сэр! Разве такое возможно, сэр?
Роберт ничего не ответил, лишь печально покачал головой и взглянул в окно, за которым расстилался мрачный пустырь и играли бедно одетые дети.
В комнату вошла миссис Плаусон с Джорджи. На мальчике были пальто, шапка и теплый шерстяной шарф.
Роберт взял мальчика за руку.
– Попрощайся с дедушкой, Джорджи.
Маленький человечек живо подбежал к старику, порывисто обнял его и расцеловал в обе впалые щеки.
– Не плачь, дедушка. Вот пойду в школу, стану умным-преумным, а потом приеду и навещу тебя с миссис Плаусон. Я правильно говорю? – спросил он, обращаясь к Роберту.
– Правильно, малыш. Скажи дедушке «до свиданья».
– Уведите его, сэр, уведите, – взмолился старик. – Вы разбиваете мне сердце!
Мальчик быстро семенил ножками, стараясь не отставать от Роберта Одли. Он очень обрадовался, что скоро пойдет в школу, хотя, сказать по правде, с пьяницей дедом ему жилось не так уж плохо. Старик в нем души не чаял и позволял делать все, что вздумается, чем и разбаловал малыша, приучив его к поздним холодным ужинам и к рому пополам с водой, который мальчик нет-нет да и потягивал из дедушкиного стакана.
Роберт Одли привел мальчика в гостиницу и, оставив его на попечение добродушного буфетчика, отправился на Хай-стрит в заведение мистера Марчмонта, гордо именовавшееся «Академией для молодых джентльменов».
В школе – то бишь в академии – Одли объяснил мистеру Марчмонту, кем ему приходится Джорджи и кто его отец, обратив внимание на то, что он, Роберт Одли, запрещает кому бы то ни было видеться с мальчиком и что на всякую встречу мистер Марчмонт должен будет испрашивать его письменное разрешение. Обговорив прочие условия обучения и содержания мальчика, Роберт направился в гостиницу за Джорджи.
Придя туда, он увидел следующую картину: Джорджи, стоя на подоконнике, болтает с буфетчиком о всякой всячине, а тот, ничем в эту минуту не занятый, тычет пальцем в окно, демонстрируя маленькому собеседнику чудеса Хай-стрит.
Бедняга Роберт, став опекуном Джорджа Толбойза-младшего, с таким же успехом мог опекать белого слона. Он знал, чем кормят шелковичных червей, морских свинок, кошек, собак, канареек и прочую живность, и мог в любое время прочесть лекцию на эту тему, но рацион юного человеческого существа пяти лет от роду являл для него тайну за семью печатями.
Вычтя из своего нынешнего возраста минувшие четверть века, Роберт попытался восстановить в памяти, чем же пичкали его самого на шестом году жизни.
«Смутно помню, это были хлеб, молоко и вареная баранина. Помню, опять-таки смутно, я их терпеть не мог. Интересно, придутся ли мальчику по вкусу хлеб, молоко и вареная баранина?»
Задумчиво глядя на ребенка, Роберт нервно теребил густые усы.
– По-моему, ты проголодался, Джорджи, – сказал он наконец.
Мальчик кивнул головой, и буфетчик, смахнув со стола несколько невидимых пылинок, приготовился принять заказ.
– Позавтракаем? – предложил Роберт, по-прежнему теребя усы.
Мальчик звонко рассмеялся.
– Позавтракаем! Полдень уж миновал, сэр: самое время пообедать.
Роберт Одли смутился.
«Вот ведь поросенок! – подумал он. – Такому палец в рот не клади», – и, постаравшись придать себе строгий вид, добавил вслух: – Я закажу тебе хлеб и молоко. Буфетчик! Хлеба, молока и пинту рейнвейна!
Джордж Толбойз-младший недовольно поморщился.
– Фу! Хлеб с молоком! Этого я не люблю. Я люблю то, что дедушка называет острой закуской. Он мне рассказывал, что обедал тут один раз, и что телячья отбивная была отменной. Хочу отбивную с яйцами и сухариками – ага? – и еще хочу лимонного сока – ага? Дедушка знаком с местным поваром. Повар – ужасно добрый джентльмен. Один раз, когда дедушка привел меня сюда, повар дал мне шиллинг. Повар одевается лучше дедушки и даже лучше вас.
И Джорджи презрительно кивнул Роберту, показав пальцем на его грубое пальто.
Роберт ошеломленно взглянул на своего юного питомца: пятилетний эпикуреец привел его в замешательство.
– То, что сейчас подадут на стол, – промолвил Роберт, стараясь придать голосу как можно больше твердости, – именуется обедом. А закажу я следующее: суп-жульен, тушеных угрей, тарелку котлет, жаркое из птицы и пудинг. Ну, что скажешь, Джорджи?
– Полагаю, юный джентльмен не станет возражать, когда увидит все это, сэр, – вмешался в разговор буфетчик. – К какому времени прикажете подавать?
– Скажем так, к шести. А потом мы с Джорджи отправимся в его новую школу. Пожалуйста, займите пока ребенка чем-нибудь. Мне нужно уладить кое-какие дела, и времени на мальчика у меня не будет. Переночую я здесь же, у вас. До свиданья. Я пойду, а ты постарайся нагулять до шести часов хороший аппетит.
Роберт отправился на вокзал и выяснил расписание поездов, идущих в Дорсетшир.
«Завтра утром, – решил он, – я повидаюсь с отцом Джорджа. Расскажу ему все, что знаю, и пусть мистер Харкурт Толбойз решает, что мне делать дальше».
С обедом, заказанным Робертом, маленький Джорджи управился по-взрослому. Жареный фазан и светлое пиво привели его в восторг. В восемь вечера к парадному входу был подан одноконный экипаж, и Джорджи, бодрый и жизнерадостный, сел в него, имея в кармане золотой соверен и письмо Роберта Одли мистеру Марчмонту, а также чек на приличную сумму, обеспечивавшую юному джентльмену должное содержание.
– Хорошо, что у меня теперь будет новая одежда, – сказал Джорджи на прощание. – Миссис Плаусон только и делала, что чинила мне ее да перешивала изо всякого старья. Пусть теперь перешивает для Билли.
– Кто такой Билли? – спросил Роберт, смеясь над ребячьей болтовней.
– Билли – маленький братик бедной Матильды. А Матильда…
В этот момент возница взмахнул хлыстом, экипаж тронулся, и Роберт Одли так ничего и не узнал о Матильде.
23
МИСТЕР ХАРКУРТ ТОЛБОЙЗ
Харкурт Толбойз проживал в чопорном квадратном особняке в миле от деревушки Грейндж-Хит, что в графстве Дорсетшир. Чопорный квадратный особняк стоял в центре чопорного квадратного участка земли, не слишком большого, чтобы называть его парком, но слишком большого, чтобы назвать его как-то по-другому, потому окрестности, не получившие иного названия, именовали просто: «Сквайр-Толбойз».
Мистеру Харкурту Толбойзу менее всего был к лицу добрый славный домашний сердечный сельский староанглийский титул сквайра. Он не занимался фермерством и охотой. Он ни разу в жизни не надел высоких сапог с отворотами. Южный ветер и облачное небо интересовали его лишь постольку, поскольку движение этих стихий могло внести сумятицу в его размеренную жизнь. Урожай его заботил только тогда, когда его размер мог пагубным образом сказаться на ренте, взимаемой с арендаторов.
Мистеру Харкурту Толбойзу было лет пятьдесят. Высокий, прямой, костлявый, угловатый, с бледным квадратным лицом, светло-серыми глазами и редкими темными волосами, которые он зачесывал от ушей на лысую макушку, что придавало ему некоторое сходство с терьером – злым, непослушным и упрямым, на которого не посягнул бы ни один вор, специализирующийся на кражах собак.
Не было случая, чтобы кто-нибудь сыграл на слабых струнах Харкурта Толбойза, ибо никому не дано
