тех, кого легко сбить с толку, вид хозяина поместья сказал бы ему следующее: уж если вы, сударь, не моргнув глазом, сели на пороховую бочку с сигарой в зубах, вас не должно волновать ближайшее будущее. К счастью, Роберт Одли был не из робкого десятка, и суровость дорсетширского помещика не произвела на него никакого впечатления.
– Я писал вам, мистер Толбойз, – начал он.
Харкурт Толбойз кивнул: он знал, что разговор пойдет о его пропавшем сыне. Слава богу, его ледяной стоицизм объяснялся всего лишь самодурством тщеславного человека, а не крайним бессердечием, в котором заподозрил его Роберт.
Итак, суд начался, и Харкурт Толбойз с наслаждением перевоплотился в Юния Брута.
– Я получил письмо, мистер Одли, и ответил на него должным образом.
– Письмо касалось вашего сына.
Со стороны окна раздался чуть слышный шелест шелкового платья. Роберт Одли взглянул на девушку. Она сидела, не шевелясь, и не похоже было, чтобы упоминание о брате произвело на нее какое-нибудь впечатление.
«Она бессердечна, как отец, хотя и похожа на Джорджа», – подумал Роберт Одли.
– Ваше письмо касалось человека, который некогда был моим сыном, сэр, – сказал Харкурт Толбойз. – Прошу вас запомнить: у меня более нет сына.
– Вам нет нужды говорить об этом: я все прекрасно помню. Тем более что мне и самому кажется – сына у вас действительно больше нет. У меня есть причина полагать, что он мертв.
Харкурт Толбойз заметно побледнел.
– Не может быть, – сказал он. – Вы ошибаетесь, уверяю вас.
– Я предполагаю, что Джорджа Толбойза не стало в сентябре прошлого года.
Девушка по-прежнему сидела не шевелясь.
– Нет-нет, уверяю вас, – повторил Харкурт Толбойз, – вы впали в печальное заблуждение.
– Вы считаете, я заблуждаюсь, утверждая, что вашего сына нет в живых?
– Вот именно, – с многозначительной улыбкой отозвался Харкурт Толбойз. – Его исчезновение – всего лишь хитрая уловка, в этом нет сомнения, но не настолько хитрая, чтобы обвести меня вокруг пальца. Позвольте заметить, мистер Одли, что истинное положение вещей я знаю лучше вас. Во-первых, ваш друг вовсе не умер. Во-вторых, все это он проделал нарочно, чтобы лишний раз поволновать меня и, поиграв на моих отцовских чувствах, добиться прощения. В-третьих, не получит он никакого прощения, как бы ни старался, и лучше всего для него незамедлительно вернуться домой, к тому образу жизни, который соответствует его происхождению.
– Значит, вы всерьез полагаете, что он намеренно скрылся ото всех, кто его знает, чтобы…
– … чтобы повлиять на меня. Зная мою непреклонность, он прекрасно понимает, что обычные меры воздействия не заставят меня изменить моим принципам, и потому придумал нечто необычное. Но сколь бы долго ни просидел он в своем убежище, рано или поздно он все равно поймет, что меня этими фокусами не растрогаешь, и, когда это произойдет, он вернется, непременно вернется. И тогда… Тогда я его прощу. Да, сэр, я прощу его.
Я скажу ему: ты пытался обмануть меня, но я показал тебе, что меня не обманешь; ты пытался напугать меня, но я убедил тебя в том, что меня не напугаешь; ты не верил в мое великодушие, но я покажу тебе, что способен быть великодушным!
Выслушав торжественный монолог почтенного сквайра, Роберт Одли тяжело вздохнул.
– Дай-то бог, чтобы вам представилась возможность высказать все это вашему сыну, – печально промолвил он. – Радуюсь вашему желанию простить его, но, боюсь, вы никогда его не увидите. Мне нужно многое сказать вам на этот счет, мистер Толбойз, но я предпочел бы сделать это с глазу на глаз, – прибавил он, кивнув в сторону девушки.
– Дочери известно мое мнение на сей счет, и потому нет смысла скрывать от нее что-либо.
«Что ж, пусть узнает правду. Если она столь бесстрастна, что упоминание о брате вызывает в ней чувств не больше, чем в мраморной статуе, – пусть услышит самое худшее», – подумал Роберт Одли.
Он достал из кармана несколько бумаг, и среди них – документ, который он составил сразу после исчезновения Джорджа.
– Ваш сын был для меня самым дорогим человеком: я знал его долгие годы, и мы долгие годы шли рука об руку. Кто у него был, кроме меня? Вы его отвергли, жена – единственная женщина, которую он страстно любил, – умерла.
– Дочь нищего пьяницы, – презрительно поморщившись, обронил Харкурт Толбойз.
– Умри он в своей постели, сломленный постигшим его горем, – продолжал Роберт Одли, – я бы оплакал его и, собственными руками закрыв ему глаза, проводил бы его в последний путь. Увы, этого было не дано: чем дальше, тем больше я убеждался в том, что его убили.
– Убили!
Отец и дочь одновременно повторили это ужасное слово. Отец побледнел, как смерть, а дочь спрятала лицо в ладони и сидела, не поднимая головы, до конца разговора.
– Мистер Одли, вы с ума сошли! – воскликнул Харкурт Толбойз. – Вы либо сошли с ума, либо ваш друг прислал вас сюда играть на моих чувствах. Это заговор! Да-да, заговор! А потому я… Я беру назад свои слова о прощении – прощении того, кто когда-то был моим сыном.
– Поверьте, я не стал бы вас тревожить без нужды, сэр. Молю небо, чтобы вы оказались правы, а я – нет. Молю, не смея надеяться на это. Я приехал к вам за советом. Я изложу вам, откровенно и бесстрастно, обстоятельства, вызвавшие у меня определенные подозрения. Если вы скажете, что подозрения мои глупы и безосновательны, я готов, подчинившись вашему суду, прекратить всякие поиски; но если вы велите мне продолжить их – я продолжу.
Тщеславие мистера Харкурта Толбойза получило наконец пищу, которой алкало. Страстный монолог Роберта Одли польстил мистеру Толбойзу до крайности.
– Хорошо, – сказал он, – я готов выслушать все, что вы скажете, и помочь вам всем, что будет в моих силах.
Роберт, подвинув кресло поближе к собеседнику, подробно рассказал мистеру Толбойзу об исчезновении его сына и о том, что так или иначе имело отношение к этому трагическому событию. Харкурт Толбойз слушал Роберта Одли с подчеркнутым вниманием. Клара Толбойз сидела все в той же позе, сгорбившись и не отрывая ладони от лица.
Когда Роберт начал свой рассказ, на часах было четверть двенадцатого. Когда он его закончил, часы пробили ровно двенадцать.
Излагая свою версию событий, он постарался не упоминать о сэре Майкле и леди Одли.
– Итак, сэр, – сказал он, заканчивая беседу, – жду вашего решения. Я пришел к ужасному выводу, но на это, как видите, у меня есть свои резоны. Убеждают ли они вас?
– Нет, не убеждают, – ответил мистер Харкурт Толбойз, втайне гордясь своим упрямством. – Я считаю, как и прежде, что мой сын жив, а его исчезновение – это заговор против меня. Быть жертвой этого заговора я не желаю.
– Значит ли это, что я должен прекратить расследование?
– Я вам вот что скажу: хотите продолжить поиск – продолжайте. Но помните: будущие ваши действия – это ваше личное дело, я к ним не имею никакого касательства.
– Что ж, будь по-вашему, – воскликнул Роберт, резко поднимаясь с места. – С этого дня и часа дело, которому я хотел посвятить всего себя, без остатка, для меня не существует. До свиданья.
Роберт Одли взял шляпу и направился к выходу, мельком взглянув на Клару Толбойз. Девушка по- прежнему сидела в своем углу, закрыв лицо руками.
– Боюсь, вы еще не раз пожалеете о том, что проявили сегодня такое поразительное равнодушие, – сказал Роберт, останавливаясь на пороге.
Он поклонился Харкурту Толбойзу и снова взглянул на Клару, надеясь, что хотя бы сейчас, в последнюю минуту, она попытается задержать его. Увы, она сидела неподвижная, как изваяние.
Харкурт Толбойз позвонил в колокольчик. В дверях появился знакомый слуга. Он проводил Роберта к двери с той бесстрастной торжественностью, с какой осужденных ведут на казнь.
«Как похожа Клара Толбойз на своего отца! – подумал Роберт Одли. – Бедный Джордж, тебе нужен был
