– Эти слова ты говоришь каждой женщине? – ее голос был похож на шипение змеи. Она искренне разозлилась, готовая поверить, что де Фонтен был соучастником плана, задуманного Луи и Изабеллой, готовая поверить в истинность своих самых жутких предположений.
Но Лэр только тихо рассмеялся.
– Я поступал так в прошлом, – прошептал он. – Хотя слова выдумал не я. Когда-то мы разыгрывали глупую шутку – Готье, Пьер и я. Поспорили, когда были пьяны, – он внимательно посмотрел ей в лицо, опасаясь, что дальнейшие признания могут испортить вечер. – Во время турниров, – продолжал Лэр, – мы любили говорить комплименты самым красивым леди. Иногда нас щелкали по носу, а иногда мы получали приглашения.
Николетт с недоверием слушала рассказ о том, как каждый из друзей ставил золотой экю, и в конце турнира все три экю доставались тому, кто получал наибольшее количество приглашений.
Николетт почувствовала, как ее сердце разрывается на части. Теперь все ясно. Готье и Жанна, Бланш и Пьер – почему она ничего не замечала? Братья д'Олни так часто бывали в садах Несле, в коридорах дворца, что их присутствие казалось привычным. Неужели Жанна постоянно говорила о любви, надеясь вовлечь Николетт в придворные интриги? Может быть, Жанна и Бланш не доверяли ей? Неужели она тоже виновна, поскольку должна была заметить, должна была знать…
– Я обидел тебя? – спросил Лэр, подумав, что зря рассказал все это Николетт.
Она посмотрела на него как-то странно.
– Нет, – ее голос походил на шепот. Николетт сняла руку Лэра со своей талии, отошла и села на кровать. Де Фонтен последовал за ней, сел рядом. Он ничего не понимал. Какое-то время они сидели молча. Затем Николетт словно очнулась и рассказала Лэру о письме, скорее всего, от Готье, которое взяла у нее Жанна. Она вспомнила также, что однажды застала Бланш и Пьера в розарии, о смущенных выражениях их лиц, о том, как Бланш расправляла юбки…
Она говорила и говорила, вспоминая многое, что когда-то не казалось ей важным.
– А ты знал, да?
– Нет, имен не знал. Знал только, что леди – из королевской семьи. Я пытался предупредить Готье, объяснить, что кокетство хорошо только во время и после турниров, а не среди родственниц короля. Что касается меня, я предпочел бы не встречаться с ревнивым мужем, который может схватить меня за руку как раз тогда, когда она под юбкой его жены. Так и руку можно потерять. Особенно, если голова ревнивого мужа увенчана короной. Но Готье не слушал, называл меня моралистом. В день ареста я был у него. Готье писал письмо. Помню первую строчку: «Обожаемая королева моего сердца…» Я думал тогда, что письмо адресовано тебе, поскольку ты жена старшего сына короля. Но, как видишь, ошибался.
Но даже сейчас Николетт не хотела верить в то, что Жанна и Бланш действительно виновны.
– А что касается колец… Их подарила Изабелла. Именно она и ее ужасные братья решили поймать нас в ловушку, подослав своего человека, который объявил кольца призами в невинной игре!
– Думаю, причина всего – Изабелла, – громко сказал Лэр. Раньше это не приходило ему в голову. Если жены ее братьев будут сосланы, то шансов, что появится законный наследник, не так уж много. И после смерти братьев кто окажется ближе всех к трону? Ребенок Изабеллы.
Николетт посмотрела на него со слезами на глазах.
– Но для нас это не важно. Меня заберут в монастырь, я умру для мира, а ты останешься здесь, пока не превратишься в дряхлого старика. Мы больше никогда не встретимся.
– Умру для мира… – задумчиво повторил Лэр, заключив Николетт в объятия. – Возможно, это решение. Если королевской пленнице суждено умереть, то не будет необходимости постригаться в монахини, а Одетта, ее преданная служанка, станет свободной. Что ты на это скажешь?
– Но никто не поверит!
– А почему, нет? Все верят, что ты Одетта.
– Но если приедет кто-то из дворца, они увидят, что…
– А что они увидят? Только могилу!
Смесь снега и дождя засыпала Париж. К торговым судам, прибывавшим на пристань у Гревской площади, шли таможенные офицеры, грузчики, купцы. На улицах было не то, чтобы малолюдно, но и не слишком шумно. У аптекарского магазина на Пти Пон ученик лекаря готовил травяные настойки и мазь от ожогов, добавляя к настойкам поросячий навоз.
Во дворце Сите Изабелла нежилась, созерцая роскошный балдахин над кроватью. По сравнению с провинциальным английским двором в Вестминстере и с апартаментами Изабеллы в Лондонском Тауэре, французский королевский двор, казалось, блистал роскошью.
Новости о том, что невесток короля должны постричь в монахини, настолько разожгли любопытство Изабеллы, что она решила покинуть Англию. Она без труда убедила своего волокиту-мужа в том, что должна отправиться во Францию в связи с землями в Понтье, которые отец отписал ей в приданое. Ей даже удалось уговорить мужа отпустить с ней сына, юного Эдуарда, наследника английского престола.
Несколько лет назад Изабелла решила, что сын также должен стать королем Франции. Она знала, что родит сына еще тогда, когда ребенок впервые шевельнулся в ее чреве. И сейчас Изабелла была полна решимости отобрать трон у своих слабовольных братцев.
Роскошная комната, в которой она возлежала на богато расшитой кровати, была обита шелком с золотыми нитями. Изабелла унаследовала любовь к роскоши, к блеску от отца – наряду с его ненасытной жадностью.
Служанка принесла на подносе вазу с засахаренными фруктами. Прежде чем отослать девушку, Изабелла приказала позвать мадам, отвечающую за ее гардероб. Затем светлые глаза Изабеллы впились в другую служанку, которая растирала ее ноги ароматным маслом.
– Осторожнее! – прошипела Изабелла. – Ты неуклюжа, как корова!
Над рекой гуляли ветры. По нежной коже Изабеллы пробежала дрожь. Даже в теплой комнате
