пленки, обернутых черной светонепроницаемой бумагой. Кедров подал коробку Ожогину, катушки спрятал в карман и вылез из погреба.
— Кажется, это интересует майора, — проговорил он. — Надо запомнить, как все лежит, чтобы не перепутать.
Никита Родионович собрался было опустить творило, водворить на место ковер, но капитан отрицательно помотал головой.
— Не надо, пусть все остается так, как есть, — сказал он, и только сейчас Ожогин заметил, что одна щека у Кедрова выбрита, а другая нет. — Вы ждите меня и никуда не уходите, — продолжал капитан. — Я обернусь быстренько, до прихода хозяина. Запритесь и ждите. Не волнуйтесь...
Он вышел во двор, осторожно приоткрыл калитку, просунул на улицу голову и через секунду, исчез.
«Хорошенькое дело — «не волнуйтесь», — с досадой подумал Никита Родионович. — А если хозяин сейчас вернется, как я тогда буду выглядеть?»
Положение сложилось довольно неприятное.
Никогда время не тянулось так нестерпимо долго, никогда, кажется, так не волновался Никита Родионович, как сейчас.
«Надо обеспечить, на всякий случай, наиболее подходящий вариант для выхода из положения, — думал он. — Проникнуть в дом через парикмахерскую Раджими не сможет — дверь закрыта изнутри. Следовательно, он пройдет через двор, в эту, жилую комнату. Поэтому надо лишить Раджими и этой возможности, хотя бы на некоторое время, то есть закрыть изнутри и вторую дверь. Пока Раджими будет стучаться, можно успеть водворить все на место. Задержку можно объяснить тем, что, опасаясь посторонних людей и будучи напуганным внезапным исчезновением хозяина, гость не решался сразу открыть дверь».
Но опасения Никиты Родионовича оказались напрасными. Капитан Кедров действительно «обернулся быстренько». Он отсутствовал не более сорока минут.
— Теперь все в порядке, — произнес он и уложил катушки обратно на свое место.
Кедров внимательно, не торопясь, проверил, лег ли ковер на прежнее место, попали ли ножки стола и кровати в выдавленные ими углубления, и лишь тогда успокоился.
Кедров прошел в парикмахерскую, открыл дверь на улицу и уселся на диван.
— Закрывайте свою дверь, — бросил он. — Сидите и ждите.
Вновь наступила тишина. Никита Родионович курил папиросу за папиросой и когда дошел до третьей — услышал вдруг голос Раджими за стеной.
— А вы сидите здесь? — спросил он.
— А что же мне, по-вашему, делать? Итти по городу с наполовину выбритой физиономией? Нет уж, избавьте... Давайте кончать.
— Как все глупо произошло. — проговорил Раджими. — Посидите минутку, я приведу себя в порядок.
Раджими вошел в комнату, плотно закрыл за собой дверь.
— Как хорошо, что вы не бросили дом, — благодарно прошептал он. — И слава аллаху, что вас не втянули в эту историю.
— А что произошло? — поинтересовался Ожогин.
Раджими разразился бранью.
— Дурацкая история. В полном смысле слова дурацкая. Я обслуживал клиента. Он меня и сейчас ждет. Заходят два пьяных и начинают спорить, кому из них первому бриться. Спор чуть не перешел в драку. Тут, как на грех, — милиционер, и нас троих потянули в отделение. Клиента не взяли потому, что он был недобрит и в мыле.
Раджими взглянул на часы и покачал головой.
— Все, что предстояло нам с вами сделать, сорвалось. Вы можете итти. Когда надо будет, я пришлю вам телеграмму и приглашу на свой день рождения... Какая досада, — сокрушался он и напоследок добавил: — Между прочим, с вашим другом Алимом я виделся. Симпатичный парень... Мы обо всем договорились.
Никита Родионович распрощался и ушел.
6
Саткынбай решил еще раз побеседовать по душам с Абдукаримом.
Свадьба ожидалась в самое ближайшее время. Мать Абдукарима скупала продукты, сладости, вино для тоя. В доме произошла перестановка. Койку Саткынбая перенесли в столовую, освободив крайнюю комнату для молодоженов. Это возмутило Саткынбая, он лишился возможности принимать у себя людей, слушать ночные радиопередачи.
Надо было во что бы то ни стало отговорить Абдукарима от женитьбы или, в крайнем случае, хотя бы оттянуть на некоторое время свадьбу.
Саткынбай долго обдумывал, как построить беседу с Абдукаримом. Зная пристрастие друга к спиртному, он решил угостить его. Водка всегда развязывала язык Абдукариму, он становился разговорчивее, откровеннее.
Вдвоем они долго бродили по базару, отыскивая чайхану, где было бы поменьше народу. Но везде было многолюдно, шумно.
— Чего мы бродим? — с недовольством спросил Абдукарим, не зная планов друга.
— Да неохота на ногах у других сидеть, — ответил Саткынбай.
Наконец, место нашлось. Друзья уселись на деревянный помост. Саткынбай положил одну ногу под себя, другую свесил. Он уже отвык сидеть по-восточному. Абдукарим поместился рядом.
— Эй, чойчи! — позвал Саткынбай прислуживающего старика и заказал ему, кроме чайника чая, самсу и шашлык. Потом он развернул бутылку и налил водку в пиалы.
— Тоска берет, — начал он и подметил удивленный взгляд Абдукарима. — Не знаю, куда себя деть. Надоело все, ни на что смотреть не хочется... Когда возвращался сюда, надеялся, что увижу хотя бы часть того, с чем свыкся, а, оказывается, все превратилось в прах... Никак не могу смириться, что эти, как их... новые люди разрушили все наши жизненные устои, отняли наши богатства, наши дома, земли. Смотришь на все, в глазах мутится, нутро выворачивается...
Саткынбай умолк. Старик принес несколько палочек шашлыка, самсу, тонко, кружочками нарезанный, лук, лепешки.
Абдукарим молчал, будто не слышал сказанного.
Выпили. Закусили шашлыком.
— А помнишь, — продолжал Саткынбай, — как мы гуляли с тобой там? А? На тебе еще был немецкий костюм, а в кармане немецкие деньги.
— Помню, — ответил хмуро Абдукарим.
От выпитого лица у обоих покраснели, в глазах появился лихорадочный блеск.
— Видишь, — сказал Саткынбай, — я на тебя рассчитывал, думал, помогать мне будешь, а ты жениться задумал...
— И женюсь, — отрезал Абдукарим.
— Да я тебе запрещаю, что ли? Ну и женись. Но неужели нельзя повременить немного?
— Решил и женюсь.
— Ты скажи правду, как другу, — как можно мягче произнес Саткынбай и положил руку на плечо Абдукарима. — Тебя мать принуждает?
Абдукарим нахмурился, отодвинул от себя пустую тарелку.
— Мать здесь не при чем. Я сам себе хозяин.
— Ну, уж я бы не сказал. Не хозяин ты себе. Над тобой стоит хозяйка, а женишься — вторая станет, и будут тебя подгонять в хвост и в гриву.
— Пусть так. Не ты же.
Саткынбая подмывала злоба. Он знал трусливый характер своего друга, но не думал, что он до такой
