розовые краски на черные.
— Удивляюсь, — сказал он, обводя лукавым взглядом девушек. — И зачем только понесло меня от такой расчудесной жизни к чертям на кулички! А теперь вот сиди в степи у костра и вой с тоски по- волчьи…
Все отлично понимали, что Костя Зарницын говорит это ради озорства и подначки, но Ванька Соболь, всем на удивление, вдруг серьезно и придирчиво переспросил:
— А все ж таки зачем же понесло тебя сюда?
— Я же сказал: сам не знаю, — ответил Костя Зарницын, не понимая настроения Соболя и его тона. — Стало быть, только сдуру потянуло от хорошей жизни к плохой — поближе к волкам…
— Потянуло, а теперь и воешь на всю степь? Костя на несколько секунд задержал удивленный взгляд на Соболе, но все же ответил шуткой:
— Завоешь: здесь нет бананов!
— А тогда взял бы ты ноги в руки — да и был таков! Долго ли тебе? — со смешком сказал Соболь и, втайне стараясь воспользоваться удобным случаем очернить Костю, добавил: — Москвичи — народ такой: только и смотрят, где бы слизнуть пенки! Уши не развешивай! Слизнул — и дальше!
— Погоди-ка, ты в своем уме? — вытаращив округлые голубые глаза, спросил Костя Зарницын. — Где я слизнул пенки?
— Не слизнул, так уже примеряешься!
— Как примеряюсь? Где? Что ты болтаешь? Слово за слово — и между Соболем и Костей началась, всем на огорчение, внезапная и глупая перепалка. Пришлось разнимать их самому Кор-нею Черных.
— Дичью обожрались вы, что ли? — спросил он хмуро, поднявшись у костра. — Ишь сцепились! Даже глаза налились кровью! А ну, прекратите! Чтобы не слыхать было!
Бригада пошумела, пожурила Соболя за дурной тон' и задирство, а Костю за неосторожные шутки, но так и не поняла, отчего произошла эта первая в бригаде ссора.
— Ты сплясал бы лучше, — мирно посоветовал затем Соболю Корней Черных.
— Я сегодня и так наплясался! — медленно остывая, ответил Соболь.
— Ну тогда спой! Все лучше…
— Что ж, спеть можно… — вдруг снисходительно согласился Соболь, чего, казалось бы, никак нельзя было ожидать от него в эти минуты. — Ну, Ибрай, играй! — крикнул он, свалясь на локоть лицом к гармонисту, и, выждав мелодию, запел во всю грудь с необъяснимым злым весельем:
,
И все парни, чего тоже нельзя было ожидать от них сразу же после горячей перепалки, внезапно задвигались на своих местах вокруг костра, будто задетые одним крюком за больное, и сгово-ренно согласились с Ванькой Соболем:
Соболь дал время голосам свободно, далеко прокатиться по вечерней степи, а когда они замерли в отдалении, продолжал:
Девушки не решались перебивать, хотя их так и подмывало чем-нибудь подковырнуть парней. А Ванька Соболь, все веселея от каких-то непонятных злобных мыслей, откидывая чуб, ведал степи:
Последнее особенно понравилось парням. Так и надо! И под чей-то залихватский свист они дружно согласились с запевалой:
В степи большой простор для песни, и Ванька Соболь, зная это, не жалел голоса и душевного огня. Но все же иногда казалось, что Соболь, распаленный злым весельем, вдруг перестанет складывать песни, вскочит на ноги да так гикнет, что вся степь, со всеми полевыми станами и огнями, повинуясь ему, тронется и поплывет в неведомые дали…
В воскресенье 25 апреля Леонид Багрянов с чувством необычайного нетерпения ехал на полевой стан своей бригады. За неделю болезни он сильно исхудал и ослаб. Тряска в легком ходке да пьянящий степной воздух так изнуряли его, что он едва успевал обтирать потеющий лоб. Как всем сильным от природы людям, Леониду несносно было чувствовать свою слабость и сознавать, что он не может быть самим собой — подвижным, голосистым, шумным. Страдание, вызываемое сознанием слабости, делало его чем-то неуловимо некрасивым. За неделю он заметно возмужал, что для молодых людей почти неизбежно в дни болезни. Поубавилось мягких черт в его лице, строже обозначилась морщинка у переносицы, тверже стали губы, расширились да сделались еще горячей и пронзительней серые глаза. По-настоящему Леониду еще нельзя было выезжать в степь, но превыше его сил было смириться с мыслью, что бригада без него начнет заветное дело.
Разговаривал Леонид в пути мало и неохотно, все время быстрым, ищущим взглядом всматривался в степь, которая кажется тем необозримей и волнительней, чем глубже забираешься в ее просторы. Только в одном месте, тронув рукой Светлану — она увлеченно выполняла обязанности возницы, — Леонид вдруг заговорил оживленнее:
— Видишь вот тот пригорок? Вон, где густой ковыль? Вот здесь мы и встретили в то утро волка!
