— Петька, — пояснил Черных. — И вот ведь какой чудной парень: как начнет волноваться, так и не может сдержать свое «р», все гонит его в раскат… Ну, чего ты нервничаешь, скажи на милость?
— Сами знаете, — шмыгнув носом, ответил Петька.
— Видишь ли, все ждал тебя, — сообщил Черных. — Просится в прицепщики.
— В прицепщики? — удивился Леонид. — Да ведь мал еще!
— Вот и говорю: заснешь на зорьке — да под плуг, а мы отвечай!
— Я не засну! — твердо проговорил Петька. — Я к этому привычный… А вот вашим городским девчонкам, тем быть под плугами!
— Обожди, а как же у него со школой?
— Со школой плохо, — ответил Черных, поймав умоляющий взгляд шагавшего рядом Петьки. — Отец его помер, а у матери четверо детей. Он самый старший. Сам знаешь, живется несладко. И вот узнал он, что прицепщики нынче здорово заработают на целине — да и дал тягу из школы.
— Есть ведь закон, надо учиться, — заметил Леонид.
— Нарушил, поганец, закон! Сам Северьянов вызывал, грозился засудить — не помогло! Ну, что ты с ним будешь делать? Гонишь отсюда—в слезы. Забьется в кусты — и ревет. Ходит вон, душит сусликов!
— Пушнину небось заготовляет?
— Ну да, жить-то надо чем-то! Веда с этил, заготовителем! Хочешь взглянуть на его добычу?
Они были уже на стане и сразу же направились к амбарушке-кухне. Вся южная глухая стена ее, как оказалось, была разукрашена вывернутыми наизнанку и растянутыми на маленьких гвоздочках подсохшими на солнце сусличьими шкурками.
— Первый сорт! — с гордостью и легко выговорил Петрован.
Леонид вдруг вспомнил, как он во время войны, стараясь прокормить семью, ловил на рыболовные крючки, наживленные рыбьими пузырями, жадных и доверчивых уток. На одно мгновение он увидел себя подростком, таким, как Петрован, в рваном пиджачишке, в сапогах, собственноручно смастеренных из кусков автомобильных камер, с пестерькой, набитой сизоперой дичью, и у него внезапно и мучительно перехватило горло.
— Сдаешь? — спросил он Петрована хриплым голосом.
— А как же?
— Может, на табак?
— Ну, что вы! — даже слегка обиделся Пет-рован. — Все до копейки отдаю матери.
На минутку словно тенью тучки покрыло лицо Леонида. Он постоял еще немного, сдвинув брови, перед разрисованной шкурками стеной, вероятно с трудом борясь с болью в своей душе, потом круто обернулся и бесцельно зашагал к берегу пруда.
— У нас ведь водовоза нет, — заговорил Черных, выждав, когда Леонид вдоволь насмотрится в зеркальную заводь. — За питьевой водой ездить далеко — в старые бригады… Одному деду Ионычу тяжело: он сторожит ночами горючее, машины…
— Водовоз есть, — ответил Леонид. — Значит, берем Петрована?
— Берем.
— У нас не хватает еще двух прицепщиков, — продолжал Черных. — Что там, в колхозе, говорят? Пришлют людей?
— Нет, не пришлют…
— А как же завтра пахать?
— Председатель колхоза давал людей, да я отказался взять их, — сообщил Леонид и, обернувшись к Черных, склонил перед ним голову. — Вот теперь секи ее, Степаныч! Не мог взять! Знаю: не хватает у него людей! Снимал с какой-то работы…
— Товарищ бригадир, да что ж ты наделал! — с беспредельным огорчением воскликнул Черных. — Как же нам быть?
— Пока будем обходиться сами… — ответил Леонид. — То я поработаю на прицепе, то ты, то кто- нибудь из ребят отсидит две смены… Как-нибудь! А там видно будет. Есть у меня, Степаныч, тайная мыслишка: переманить к нам дружков Дерябы. Неделю они проволынили на Черной проточине, попьянствовали вволю — пора за дело.
— Они от Дерябы никуда! — возразил Черных.
— Чепуха! Собутыльники — не родня!
— Но как их переманишь?
— Подумаю…
Феня Солнышко позвала обедать. Наскоро отпробовав дичи, Леонид тут же ушел со стана. Некоторое время он молча бродил по влажной целине, печатая на ней резиновыми подошвами сапог узорчатые следы, задумчиво останавливался у крохотных «блюдец» с чистенькой, усеянной пузырями водой, выворачивал лопатой и рассматривал в руках куски мертвой дернины, с удивлением ловя чуть внятный запах, исходивший от едва приметных, точно ряска, день-другой появившихся на свет малиновых листочков богородицы-ной травы…
— Кое-где еще мерзлая, — с сожалением сказал он о земле.
— Ничего, дисковать можно! — отозвался Черных.
В иртышской стороне незаметно и необычайно быстро потемнела кромка неба. Возвращаясь на стан, Леонид много раз поглядывал на Запад и, видя, как чернотой заливает небосвод, сам темнел лицом, досадовал и негодовал в душе.
Бригада только и ждала сигнала — в два счета собралась у палатки, вокруг обеденного стола, сбитого из сосновых досок. Как раз к этому времени огромная черная туча встала над Заячьим колком. Степь вокруг потемнела, березы, только что нежно полоскавшие свои висячие ветви в текучем воздухе, тревожно, выжидающе замерли, два ошалелых чирка, точно выпущенные из пращей, низко над землей пронеслись мимо стана.
— Вот и тучи пошли над нашей бригадой, — знакомым всем мрачновато-шутливым тоном изрек Костя Зарницын.. — Я же говорил: того и гляди соберется гроза.
— А дождя надо бы, — рассудительно заметил Григорий Холмогоров. — За всю весну ни одного. Обмоет землю, сгонит с нее плесень—вот тогда она быстро зазеленеет.
— Работать надо, а тут дождь!
Пока собиралась бригада, Леонид переводил изучающий взгляд с одного лица на другое, стараясь уловить, с каким настроением люди готовятся взяться за дело. «Понимают ли они, какая беда стряслась с бригадой? — вместе с тем думал он, затаивая свои вздохи. — Остаться без такого трактора! Думают ли они, как быть?» Почти на всех лицах лежала тень озабоченности или даже тревоги, особенно приметная при сумеречном свете, царившем в степи, а собирались все на бригадное собрание с той хорошей, едва сдерживаемой возбужденностью, которая есть начало всех начал. У Леонида немного отлегло от сердца.
Когда бригада была уже в сборе, Багрянов заметил, что из-за угла кухни высунулось свисающее, как у сеттера, серое ухо старенькой солдатской шапки и блеснул зеленоватый глаз.
— Эй, Петрован! — вдруг крикнул Леонид. — Ты чего же там прячешься? Иди сюда, слушай!
Все поняли, что Багрянов берет паренька в бригаду, и обрадованно, разноголосо принялись зазывать его в свой круг. Петрован был даже несколько напуган таким внезапным счастьем и поместился среди ребят, на удивление, не сразу, а опасливо озираясь; его веснушчатое лицо с красноватым загаром некоторое время излучало не столько радость, сколько то затаенное страдание, с каким добывалась эта радость.
— Ничего, Петрован, ничего! — поняв состояние парнишки, ободрил его Леонид. — Вот таким же и я прибился к нашим танкистам и стал сыном танковой бригады. Ничего! Видишь, какой дядя вырос? Так вот, Петрован, — продолжал он вдруг несколько торжественно, — а ты, если хочешь, станешь теперь сыном тракторной бригады. Согласен?
— Сыном? — не сразу сообразил Петро-ван. — Я согласен, — добавил он тут же шепотом, растерянно опуская глаза.
— Думаю, не возражаете? — спросил Леонид, обращаясь к бригаде. — Берем парня.
— Берем! — в лад ответили разные голоса.
В бригаде все были детьми войны, и неожиданный случай с Петрованом вдруг оживил в их' памяти
