иное: его уже нет на белом свете) и истинную православную веру.
Несогласие Полухина взорвало атамана:
— Дурак! — Хохлач опять схватился за саблю. — Зачем врешь? Плутаешь ты все, выдумываешь! Смотри у меня!
Лазутчик молчал, опустив голову, не смея поднять глаз на атамана. Тот смотрел на него, ждал: будет возражать или нет? Не услышав ни звука, быстро сменил гнев на милость:
— Ну ладно. Молчишь — и молчи. Так-то верней будет. Не знаешь, а говоришь... — Подождал еще немного.— Поезжай. Да делай то, о чем договорились. А по дороге, едучи через хоперские, бузулуцкие, медведицкие городки, говори всем тамошним казакам и бурлакам, чтоб собирались ко мне в волк в Пристанский городок для походу. Есть у меня о том указ от Булавина.
— Сделаю, атаман.
— Теперь ладно говоришь. Поезжай, — повторил Хохлач приказ. — Вот тебе два гроша на дорогу. С богом!
— Спасибо, атаман. Кланяюсь на твоей милости.
Полухин и его помощники, после всего пережитого, поспешили из станичной избы, чтобы ехать домой. По дороге зоркий глаз лазутчика приметил: действительно, в Пристанском какое-то оживление, появились новые люди, казаки из разных городков, человек полтораста или больше. «Наверное, — подумал он, — те, которых Лунька Хохлач собирает в поход. Какой же такой поход он задумал? Намек о том дал, а ничего не сказал. Вот ирод, вор проклятый!» Казаки держались группами, шумели, некоторые — под хмельком. Улучив момент, Полухин спросил одного молодого станичника:
— Что это вы? По какому случаю гуляете?
— Не гуляем, а в поход готовимся. — Казак глядел гордо. — А вы кто будете?
— Тамбовские станичники. По делам приезжали. У Лукьяна Михайловича были, повеление его получили. Едем домой.
— Это хорошо, — вступил в разговор пожилой казак со шрамом на левой щеке. — Поезжайте с богом. Да говорите тамбовцам и козловцам, чтоб они в Козлове и Тамбове полковника князя Волконского и воеводу Василия Данилова, также прибыльщиков, и подьячих, и обидников, взяв, поленьем побили до смерти. Ведь их, черных людей, много; и собрались бы, и прибили их до смерти. Где им, полковнику и воеводе, против них стоять!
Полухин не возражал, соглашался и спешил как можно скорее выбраться из городка. Один из провожатых, Трофим Скоробогач, незадолго перед тем подлил масла в огонь:
— Ты знаешь, Афанасий, — говорил «знакомец» шепотом, — какое дело получается: сюда, в Пристанский городок, приехал из села Кузьминки Тамбовского уезду станичник, прозвание его — Коледин, имени и отчества его не знаю, и сказывал Хохлачу и пристанским казакам, что на Тамбове никаких полков нет.
— Что же ты раньше-то не сказал?
— Так я сам только недавно о том узнал.
— Ну ладно. Поехали, пора домой. Нечего медлить.
— И то верно. Дома-то всегда лучше.
Лазутчики и провожатые уехали. Пристанский городок остался позади. Хохлач не давал покоя своим есаулам, и те тормошили казаков, собирали силы для похода, не главного, конечно, вспомогательного. Но тоже важного для общего дела.
Главное дело — на Булавине, его немалом сборном войске. Он спешил — стало известно, что навстречу ему вышел Лукьян Максимов с войском из казаков, верховских и низовых, конным отрядом полковника Васильева из Азова и колмыками.
Войсковой атаман приказал, чтобы после выхода его с войском из Черкасска Илья Зерщиков послал письмо Запорожскому войску. Тот быстро исполнил повеление, и запорожцы узнали, что Максимов пошел в поход «для искоренения того вора и ево единомышленников» — Булавина и всех повстанцев. Их призывали не верить «прелестным письмам» булавинцев. О том же походе Максимова против Булавина писал Голицын из Киева царю. Атаман, по его словам, просит помощи царских войск, в чем он, воевода, его обнадежил. С черкасской старшиной стремился объединить усилия козловский воевода Волконский:
— С обоих строн, — писал он Меншикову, — атаману Лукьяну Максимову снизу, а нам бы сверху, их, воров, обойти и тако, естьли бог помощи подаст, истребить. И в том надобно иметь согласие нам с ним, атаманом, о чем да повелит ваша княжая милость к нему послать указ в подтверждение, чтоб поиск и всякое согласие имел, о том списывался бы с нами.
Противники сближались. Сошлись около Паншина городка, по словам самого Булавина (в отписке кубанским казакам, посланной позднее, в конце мая, уже из Черкасска), «в степи на Крымской стороне против Перекопской на Дону станицы, в Лискиных вершинах». Лукьян Максимов называет другое место сражения — у Голубинского городка, па реке Голубой; полковник Васильев, командовавший во время сражения азовскими казаками, — о местности выше Паншина-городка на речке Лисковатке у Красной дубравы. Лискины вершины (верховья оврага, речного русла), о которых упоминает Булавин, и находились в верховьях речки Лисковатки. Где-то там же, вероятно, неподалеку текла и речка Голубая, а на ее берегу приютился Голубинский городок.
В этот теплый весенний день степь цвела всеми красками. Разнотравье, пенье птиц должны бы радовать глаза и душу. Но казакам, разделившимся на два враждебных лагеря, было не до красоты, которую каждый год дарит природа людям, детям своим. Любят, конечно, казаки тишину и прелесть степную, тоскуют вдали от родных мест. Но жизнь так устроена, что нет мира и покоя под этим бездонным голубым небом, обнимающим, как огромный шатер, степные просторы с травами, цветами, всяким зверьем, птицами божьими. Нет людям радости, сами у себя крадут ее. Одним богатства, от которого курени ломятся, мало. Другим власти еще большей хочется, да чтоб голутва им прекословить не смела, во всем слушалась, делала все, что ни прикажут. Старшинам снятся чины и званья дворянские, как на Руси исстари повелось; крепостные тоже, поди, надобны. Боярам московским (этим-то еще что потребно? Как в раю ведь живут!) тоже подай новую землицу, да поближе бы к Дону отхватить! Да беглых своих людишек вернуть в ярмо прежнее! Вот тебе тишь да гладь да божья благодать, травки да птички...
...День клонился к вечеру. Было это 8 апреля. Булавин подвел войско к буераку — одной из Лискиных вершин. Остановил казаков. Собрались в круг. Атаман обратился к ним:
— Казаки! Лукьян Максимов, наш супротивник и изменник, подошел сюда с войском. С ним казаки, больше верховские, меньше — с низу. А еще — с Азова невеликое число людей да калмыки. Бояться нам их нечего — сил у нас не меньше будет. А верховские в его войске — ему не поддержка. Однако допрежь того, чтоб на сшибку итти, можно одно дело сделать.
— Что?
— Говори, атаман!
— Что делать, ясно! Бить их надо! Вот что!
— Господа казаки! — Булавин подождал, когда стихнут крики. — Вы знаете, что мы идем в Черкасск побить старшин за их измену: продали они нашу реку боярам. О том мы гутарили не раз.
— Знаем давно! Что толку о том много говорить!
— А толк в том, чтобы напрасного кровопролития и по реке городкам разорения не учинить.
— Правильно!
— Что для того надобно?
— Надобно послать к ним в войско нашего казака для переговорки: чтоб между собою сыскать виноватых.
— Любо! Любо!
— Пошлем!
Булавин назначил парламентером одного из своих есаулов. Тот явился во вражеский стан, располагавшийся неподалеку. Его привели к Максимову. Атаман глядел строго, сурово:
— Кто ты таков?
— Есаул походного атамана Кондрата Афанасьевича Булавина.
— Для чего пришел?
— Для переговоров.
