Сущность человека

особой ненависти — гомофобии (то есть хотя и презирали однополый секс и тех, кто его практикует, но не усматривали в них никакой угрозы для себя и своих детей — и не стремились их преследовать и подавлять).

Положение быстро меняется по мере того, как движущиеся к цивилизации люди прочувствуют психологический вкус авторитарных отношений, играющих в их жизни все бóльшую и бóльшую роль. Гомосексуальные связи быстро входят в их жизнь и начинают занимать в ней очень важное место [см. об этом 297, с. 113–120]. И вот что важно: с самого своего возникновения гомосексуальность (особенно мужская) оказывается тесно связана с отношениями авторитарного управления и авторитарной собственности. Гомосексуальные связи, ставшие регулярной практикой многих людей, изначально оказываются связями между старшими и младшими, руководителями и подчиненными. Однако (как это ни покажется нам удивительным) чем менее цивилизованным было переходящее к классовому обществу племя, чем более ранней была цивилизация уже вошедшего в классовое общество народа — тем меньше иерархии и больше равенства было между гомосексуальными партнерами, тем бóльшим уважением пользовался подчиненный, «пассивный» партнер, тем гуманнее были отношения между старшим и младшим партнерами, тем меньше власти имел старший партнер над младшим и в тем более мягких формах проявлялась эта власть⁷⁷. Напротив, чем дальше шло развитие классового общества, тем ближе гомосексуальные отношения подходили к тому «идеалу», который был достигнут в «советских» концлагерях — к отношениям «трубочиста» и «пидора», «кобла» и «ковырялки»⁷⁸. Кроме того, чем менее цивилизованным было переходящее к классовому обществу племя, чем более ранней была цивилизация уже вошедшего в классовое общество народа — тем реже встречалось деление людей на гомосексуалов и гетеросексуалов, практикующих только одну из этих двух форм секса, тем в большей мере была распространена такая практика, при которой индивид (во многих полупервобытных и раннецивилизованных народностях — практически каждый) за свою жизнь перепробует и пассивную, и активную гомосексуальную роль, и разнополым сексом вдоволь позанимается; напротив, чем дальше шло развитие классового общества, тем в бóльшей мере большинство пассивных гомосексуалов-мужчин и активных гомосексуалок-женщин (особенно первых) на всю жизнь загонялись только в одну эту роль (та же тенденция коснулась и многих активных геев и пассивных лесбиянок)⁷⁹.

Итак, однополый секс изначально, по своему происхождению оказывается орудием власти и получения удовольствия от власти — причем в тем большей мере, чем меньше остатков коллективных отношений сохранялось в классовом обществе⁸⁰. Однако надо признать, что на протяжении всей истории классового общества существовало некое меньшинство среди самих гомосексуальных мужчин и женщин (более значительное именно среди последних — лесбиянки всегда более тяготели к равноправию в своей собственной среде, чем геи: тот факт, что в классовом обществе именно мужчины чаще всего господствуют над женщинами — а следовательно, напряженнее, чем женщины, выясняют в своей собственной мужской среде, кто из них хозяин, а кто раб, — всегда сильнее раскалывал на господ и подчиненных геев, чем лесбиянок), стремившееся внести больше равноправия в гомосексуальные отношения. Особенно много таких хороших людей стало в наше время (хотя они, к сожалению, так и остаются по сей день меньшинством в меньшинстве). Все-таки последние триста лет, в течение которых энтузиасты пропагандировали лозунг «Свобода, Равенство, Братство» во всех частях света, не прошли даром.

«В романтической дружбе эротические обертона приглушены и даже не осознаны. Чем больше подростки знают о себе и об однополой любви, тем скорее эта дружба превращается в осознанную влюбленность, которая по своей эмоциональной тональности ничем не отличается от „обычной“ любви.

Мне больше ничего не снится —
Лишь только ты, лишь только ты.
Как будто на пустой странице
Я создаю твои черты.
Ты — как высокое заглавье,
Ты — как мечты и яви связь,
Ты — как мечта, что стала явью,
Да только в руки не далась.

Эти стихи пятнадцатилетнего москвича посвящены мальчику, в которого он был безответно влюблен. Но разве девочкам пишут иначе? Только однополая любовь гораздо чаще остается безответной» [297, с. 398].

«Самый знаменитый любовник Кокто — Жан Марэ. 22-летний красавец, который в детстве любил переодеваться в женское платье и уже имел связи с мужчинами, познакомился со знаменитым драматургом и режиссером исключительно ради карьеры и с первой же встречи был внутренне готов к тому, что тот предложит ему переспать. Кокто дал ему желанную роль, не спросив ничего взамен. И вдруг — телефонный звонок: „Приходите немедленно, случилась катастрофа!“ Эгоцентричный актер подумал, что у него хотят отобрать роль или что-то в том же роде, но, когда Марэ приехал, Кокто сказал: „Катастрофа… я влюблен в вас“».

Что оставалось делать Марэ? «Этот человек, которым я восхищаюсь, дал мне то, чего я хотел больше всего на свете. Ничего не требуя взамен. Я не люблю его. Как может он любить меня… это невозможно». Марэ солгал и ответил: «Я тоже влюблен в вас»… Под влиянием таланта и доброты Кокто ложь стала правдой, Марэ полюбил Кокто, они поселились вместе. Но возраст берет свое, Марэ увлекается молодыми мужчинами, Кокто это видит, и однажды Марэ находит под дверью письмо:

«Мой обожаемый Жанно!

Я полюбил тебя так сильно (больше всех на свете), что приказал себе любить тебя только как отец… Я смертельно боюсь лишить тебя свободы… Мысль о том, что я могу стеснить тебя, стать преградой для твоей чудесной юности, была бы чудовищна. Я смог принести тебе славу, и это единственное удовлетворение, какое дала моя пьеса, единственное, что имеет значение и согревает меня.

Подумай. Ты встретишь кого-нибудь из твоих ровесников и скроешь это от меня. Или мысль о боли, которую мне причинишь, помешает любить его. Лучше лишить себя частицы счастья и завоевать твое доверие, чтобы ты чувствовал себя со мной свободнее, чем с отцом и матерью…

Растроганный Марэ порвал легкомысленные связи, но ненадолго. Со временем у Кокто появился другой любовник, однако дружба между писателем и актером сохранилась до самой смерти Кокто» [297, с. 429–430].

«…мы съехались и стали жить вместе на 4-м году постоянных партнерских отношений. До этого каждая проведенная вместе ночь была не то чтобы событием — это было бы слишком громко сказано, — но неким отдельным, специальным мероприятием: ее надо было организовывать, готовить, будь то ситуация отъезда моих родителей или его соседей по комнате, визит к тем немногим из моих друзей (его друзья были не в курсе), у кого была лишняя комната… Жизнь в одной комнате в этом смысле перестраивает восприятие: заниматься любовью становится возможным в принципе в любой момент. И потому часто сексуального контакта (в узком, так сказать, смысле слова, потому что, шире говоря, жизнь вместе с любимым человеком наполнена бесчисленными мелочами, жестами, движениями более или менее эротического характера — поцелуями, касаниями, ласками мимоходом…) не происходит потому, что до него, что называется, руки не доходят: пока оба вернемся с работы или после каких-то дел, пока приготовим ужин, потом ежевечерний ритуал — новости на канале НТВ, и после тоже какие-то любимые и часто совместные занятия, так что когда где-нибудь в третьем часу доползаем до кровати (а вставать-то в девять!), то сил уже хватает только на то, чтобы теснее прижаться друг к другу, — и это не вызывает особого огорчения, потому что ведь никакие совместные удовольствия теперь уже от нас никуда не денутся…» [297, с. 425].

«Гораздо серьезнее был роман 47-летнего писателя (Андре Жида. — В. Б.) с его 16-летним