следовательно, не принимать наркотик [подробнее об антагонизмах потребностей и интересов одного и того же субъекта см. 72, с. 12–13].
(37) То, что вера в рай и ад родилась именно в среде эксплуатируемых классов, очень ярко иллюстрируется процессом возникновения и укоренения этой веры в иудаизме. В то время, когда этот процесс еще не завершился, в иудаизме доминировали три секты, очень четко отличавшиеся друг от друга по социальному составу и социально-политическим установкам: саддукеи, фарисеи и ессеи. Саддукеи выражали интересы верхушки духовенства, землевладельческой аристократии, богатейших купцов и ростовщиков; фарисеи — «средних классов»; ессеи (зачастую называвшие себя просто «эвионим», «нищие») — городской и деревенской бедноты. Так вот, именно фарисеи и ессеи придерживались веры в рай и ад, в то время как саддукеи ее отвергали.
(38) В тех случаях, когда новыми эксплуататорами становились лидеры повстанцев, пришедших к победе под знаменем атеистической идеологии, эти новые господа все равно рано или поздно брали себе на службу ранее отвергавшуюся ими же религию (в том числе и религиозную веру в рай и ад). В СССР этот процесс (начавшийся еще в 20-е гг. — вспомним движение обновленцев в Русской православной церкви и его взаимоотношения с новой властью) стал очевидно необратимым во время Второй мировой войны и после нее: Сталин, почистив репрессиями кадры священнослужителей (на место которых пришла вполне послушная ему смена), начал очевидно брать традиционные конфессии под свое покровительство и превращать их и их вероучения в идеологические орудия власти неоазиатской бюрократии (в каковом качестве они, наряду с официальной атеистической идеологией КПСС и ее официальными идеологами, пробыли вплоть до распада СССР — а после этого распада плавно, органично, естественным образом вновь стали главным идеологическим орудием эксплуататоров). Приоритет при этом явно отдавался, как и при царском режиме, Русской православной церкви. Подробнее об этом см. в книге Е. Зубковой «Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945–1953» [216, c. 88–95]. Здесь мы приведем лишь один забавный пример оттуда, ярко иллюстрирующий нежнейшую дружбу РПЦ с «безбожной» властью:
«В Красногвардейском районе Ростовской области у председателя сельсовета и местного священника сложились такие отношения. Вызывает председатель священника и говорит ему: „Вот что, батюшка, помоги провести заем“. Батюшка в ответ: „Хорошо, у меня тоже из центра на этот счет есть директива“. Председатель просит; „Вот, батюшка, еще что, ты уговори колхозников, чтобы на Пасху работать вышли, ведь сев надо кончить“. А батюшка отвечает: „Вот на этот счет я такой директивы из центра не получал“».
Конечно, и после войны отношения неоазиатского государства СССР с церквями не были всегда одинаково теплыми: время от времени государство в чем-то ущемляло духовенство, затем отношения вновь улучшались. Но это совсем не было похоже на принципиальную борьбу атеистов с религией: просто господа чиновники время от времени напоминали своим слугам-священникам, кто в доме хозяин.
(39) Революционной сектой (вернее, группой родственных революционных сект) было и раннее христианство, что блестяще доказал Карл Каутский в своей книге «Происхождение христианства» [267]. Впоследствии христианство претерпело процесс перерождения, в точности аналогичный тому, что претерпели социал-демократические и коммунистические партии.
(40) Яркими современными примерами того, как бунтарские стремления разоряемых крестьян сразу же, на корню организовываются и возглавляются (и тем самым губятся) эксплуататорами, тянущими жилы из самих же этих крестьян, являются, во-первых, многочисленные «радикально-исламистские» (а вернее, исламофашистские — этот термин, введенный в оборот Ф. Фукуямой для обозначения исламских фундаменталистов-экстремистов, в большинстве случаев верен и точен) организации — такие, как «Аль-Каида», «Хизб-ут-Тахрир», «Талибан», современные ваххабиты (по крайней мере, большинство из последних), «Хамас», «Братья-мусульмане» и пр. Это — пример фашистской, крайне правой ассимиляции эксплуататорами протестной энергии эксплуатируемых масс, ее использования как орудия в разборках между разными группировками мировой буржуазии. Примером же умеренно-левой, социал-соглашательской (т. е. левобуржуазной, радикально-демократической) ассимиляции того же рода является левое крыло движения «базовых церковных общин» в Латинской Америке, идеологией которого является т. наз. «теология освобождения» [фактический материал по этой теме см. в 180].
(41) Таким образом, массовая культура есть по сути своей культура господствующего меньшинства. Вот еще один, казалось бы, абсурдный парадокс — и еще одно доказательство того, что общество отчуждения в основе своей абсурдно (что, впрочем, не мешает ему быть вполне закономерным, естественным этапом развития человечества).
(42) Она же — культура индивидуальных личностей (в противоположность культуре фольклорной, имеющей место там и в той мере, где и в какой мере группы людей являются едиными коллективными личностями). Вот еще одно проявление абсурдной диалектики цивилизованного общества.
(43) Нетрудно убедиться в том, что в современном обществе фольклорное творчество оскудело до крайности. Какие песни мы сегодня поем за столом? — Созданные хорошо известными композиторами и поэтами, дошедшие до нас в готовом виде и практически не изменяемые нами (а если кто- то и внесет свои дополнения, то они не передаются из уст в уста, не сохраняются в народной традиции). Много ли молодежь вносит сохраняющихся в традиции изменений в придуманные кем-то танцы, которые она танцует на дискотеках? — Как бы не так… Как мы слушаем музыку? — Мы ее не исполняем сами: включи телевизор или вставь кассету в магнитофон — и вот тебе готовый продукт, сделанный профессионалами. Даже анекдоты сегодня не нужно сочинять народу: зачем сочинять самим, когда можно купить готовые — придуманные, отредактированные и изданные кем-то в сборниках — в любом киоске, на любом лотке?..
Самостоятельное религиозное творчество масс тоже иссякло в современных городах: сегодня что ни новая секта в высоко- или среднеразвитой стране — то творение небольшого количества людей, строящих изначально жестко авторитарную организацию по заранее выработанному плану, с заранее разработанной (и зачастую изменяемой в любой момент по произволу лидеров секты) мифологией; в таких сектах роль рядовых последователей сводится к слепому повиновению, и ничего, направленного на подрыв основ классового общества, в пропаганде и прочей деятельности таких сект нет.
(44) Именно на этом основании национальная интеллигенция ошибочно считает, что она творит народную культуру. На самом деле собственно национальная культура в принципе не является народной никогда и нигде, ни в какой своей разновидности; всякое фольклорное творчество, сохраняющееся в процессе развития национальной культуры, является по своей сути либо донациональным, либо антинациональным. Пример последнего — замечательный стихийный процесс смешения русского и украинского языков на Восточной Украине, который украинская буржуазия изо всех сил пытается остановить…
Кстати, о языках: ярким примером манипулятивного, господского характера национальной культуры является то, что создание национальной культуры начинается с создания интеллигенцией данной нации своего национального литературного языка, который впоследствии интеллигенция (под покровительством буржуазии или неоазиатской бюрократии данной нации) насаждает в народе сверху, вытесняя им действительно народный язык — стихийно сложившиеся диалекты. Тот факт, что в былые времена, когда капитализм и неоазиатский строй были прогрессивными общественно-экономическими формациями, национальные литературные языки были могучим средством просвещения масс и сыграли огромную прогрессивную роль, не должен мешать нам видеть другой, не менее реальный факт — то, что национальный литературный язык всегда является одним из идеологических орудий подчинения эксплуатируемых классов данной нации своим соотечественникам- эксплуататорам: он создает у подчиненных ощущение единства со своими начальниками- соотечественниками и, напротив, противопоставляет пролетариев (и государственных рабочих — при
