все твое.
– Ну нет, – говорит Макс. – Ты за кого меня принимаешь? Модель-то мы вместе делали. И уроки, кроме того… Я не жадница какая-нибудь. Буду тебе и от завтрашних отдавать проценты. Там, десять процентов, например. Ладно?
В его голосе, отмечает Дэн, слышно не только сожаление, но и нескрываемая радость.
– Спасибо, – говорит Дэн. – Ладно.
Он выключает телефон, идет в большую комнату. Зажигает свет. Подставляет стул. Шарит по верхней полке и находит старый, потрепанный учебник анатомии. Сдувает с него пыль, слезает со стула, возвращается в маленькую комнату, тихо садится на диван рядом с Ксюшей и углубляется в чтение.
Игрок
Наш начальник был игроком. Патологическим. И все об этом знали.
Это хуже, чем алкоголь. Говорят, это как наркотики. Кто зашел далеко, того уже не вернуть к нормальной жизни. У него может быть только устойчивая ремиссия.
В основном наш начальник держал себя в руках. Но каждые два месяца он исчезал дней на десять. Возвращался похудевший, и руки у него тряслись, а под глазами чернели круги. Первые дни даже говорил с трудом. Значит, пустил под откос очередную кучу денег.
Где он играл, мы не знали. Может, в каком-нибудь казино. А может, за границу ездил. Куда-нибудь в Лас-Вегас, в Баден-Баден. Денег у него оставалось еще много. И работу свою он знал. Вообще, на редкость хороший специалист был наш начальник, таких сейчас вообще не делают. Наше предприятие выпускало точные оптические приборы для медицинских нужд. Некоторые из них наш начальник сам изобрел. Когда-то давно, когда еще не играл столько.
Пока дела на фирме шли хорошо. Мы знали, что это временно. Но пока все было хорошо, и мы не уходили.
Коллектив у нас был маленький и дружный. Мы часто говорили между собой о проблеме нашего начальника.
– У одного моего знакомого дочка подсела на героин, – рассказывал главный механик. – Он после курса лечения отправил ее послушницей в монастырь. Через пять лет она вернулась к нормальной жизни. Тогда ей было двадцать три, а сейчас уже тридцать, муж есть, ребенок.
Почему-то люди всегда воспринимают наличие мужа и ребенка как доказательство нормальности и благополучия. У нашего начальника тоже были дети. Это его не спасало.
– Ему не поможет монастырь, – возражал секретарь. – Он не сможет бросить бизнес. Это две стороны одной медали.
– Тоже мне, медаль, – говорил я. – Не хотел бы я такую медаль на шею.
Утром наш начальник приходил раньше всех, в половине восьмого. Кроме него так рано обычно приходила только уборщица Анна Сергеевна. Конечно, если никто не оставался на ночь. Наша уборщица была пожилая женщина, худенькая, в новых кроссовках. Я, к сожалению, про себя называл ее барсучком. Всегда мне бывало неловко, что она убирает, а я сижу и занимаюсь умственным трудом. С другой стороны, Анна Сергеевна тоже была хороша. С восьми до полудня, в самое горячее время, она попадалась мне на глаза всюду, куда бы я ни пошел. Подкрадывалась сзади к рабочему месту и суетливо махала тряпкой. После тряпки поверхность стола становилась мокрой и слегка воняла. Пойду на кухню выпить чаю – барсучок тут как тут. Захочу в туалет – глядь, дверь открыта, на полу лужи холодной воды, оглушительно воняет так называемым освежителем воздуха. Я знал, что неправ, но ничего не мог с собой поделать.
Так вот, в то утро я тоже работал, потому что оставался на ночь. У нас было много срочных заказов, и времени не хватало. Работа предстояла механическая, но кропотливая. За ночь я выкурил пачку сигарет, а глаза к утру покраснели. Но к семи часам почти вся срочная работа была закончена. У меня даже стали появляться посторонние мысли.
Тут уборщица за моей спиной сделала неловкое движение и задела шваброй стул.
– Сейчас-сейчас, – прошептала она.
Все-таки я встал и, чтобы ей не мешать (или, вернее, чтобы она мне не мешала), пошел на кухню выпить кофе. Взял чашку, пачку сигарет, зажигалку и расположился у окна, приоткрыв небольшую щелку, чтобы выпускать дым. Начальник как раз подъехал к воротам на своей машине. Было весеннее утро, свежее, серо-голубое и безветренное.
Прошло еще три или четыре минуты; потом я услышал, как хлопнула дверь – вошел начальник. Я еще подумал, что сейчас он будет проходить мимо курилки, и развернулся, чтобы его поприветствовать. Но начальник все не шел. Вдруг мне показалось, что я услышал его голос, и сразу вслед за этим раздался грохот, как будто уронили что-то небольшое, но увесистое.
– Анна Сергеевна! – донесся до меня встревоженный голос начальника.
Я поставил чашку, затушил сигарету и прошел в производственное помещение, где просидел всю ночь. Первое, что я увидел, – разбитый цветочный горшок, из которого вывалилась мокрая земля; за горшком, прислонившись спиной к стене, полулежала Анна Сергеевна. Лицо у нее было бледное, она открывала рот, видимо, пытаясь вдохнуть воздуха. Начальник стоял на коленях рядом с ней, нащупывая пульс.
– Похоже, плохо с сердцем, – проговорил он, быстро поворачиваясь ко мне. – Я вызвал скорую, но боюсь, что она не найдет… – лицо Анны Сергеевны становилось совсем белым, она шарила скрюченной рукой по груди, хватаясь за складки халата. – Беги к воротам и покажи им, как ехать! – крикнул начальник и принялся делать Анне Сергеевне искусственное дыхание изо рта в рот.
Я побежал к воротам. Найти офис нашей фирмы было действительно не так просто. Мы располагались в глубине промзоны, на бывшей территории одного из советских заводов. Чтоб добежать до ворот пешком, мне потребовалось почти пять минут. Я как раз успел: скорая стояла у ворот, а охранник пытался показать им, в какую сторону ехать. Я махнул рукой и побежал впереди. Еще через три-четыре минуты мы были на месте. Анна Сергеевна по-прежнему лежала на полу, а начальник делал все, чтобы удержать ее на этом свете.
– Жива? – спросил врач, быстро опускаясь на пол рядом с ней.
Надо вообще отдать должное нашим врачам. Они прекрасно умеют спасать. Может быть, потом, когда опасность для жизни уже миновала, они и могут случайно сделать что-нибудь не так. Но в экстренных случаях наши врачи действуют, как правило, исключительно профессионально и подробно. Мгновенно появились ампулы, носилки, и через минуту Анну Сергеевну уже погрузили в машину и увезли.
Я поехал с ними в больницу, начальник остался в офисе. Сидя в приемном покое, я вспоминал, какое у него было лицо, когда мы уезжали. Такого лица я у него никогда не видел. Он был в полном отчаянии. Безусловно, не каждый день приходится спасать жизнь пожилым женщинам, и Анна Сергеевна работала у нас давно, мы ее хорошо знали. Наверное, подумал я, он сильно беспокоится. Поэтому, как только выяснилось, что Анна Сергеевна будет жить, я сразу позвонил не только ее родственникам, но и начальнику.
– Ее спасло то, что помощь была оказана без промедления, – сказал мне врач. – Если бы тот парень не делал ей искусственное дыхание, пока мы не приехали, все могло бы быть намного хуже. Передайте ему, что он спас Анне Сергеевне жизнь.
Безусловно, так оно и было, у меня не было никаких сомнений. Я набрал мобильный телефон начальника, сообщил, что Анну Сергеевну успешно прооперировали, и передал ему благодарность врача. В ответ я услышал нечто странное.
– Не надо меня утешать, – голос у начальника был прямо-таки загробный. – И не вздумай никому об этом рассказывать.
– Почему?
– Не вздумай, ясно? – он даже повысил голос, что с ним случалось редко, и сразу же повесил трубку.
Признаться, я был немного удивлен его реакцией. Наш начальник всегда был вежлив, корректен, никогда в жизни не выходил из себя, а главное – общался с людьми неизменно доброжелательно и откровенно. В данном случае я бы не удивился, если бы он сказал, что у него камень с души свалился, или попросил к телефону врача и в свою очередь поблагодарил его, или более подробно расспросил о состоянии Анны Сергеевны.
Я объяснил для себя его скрытность тем, что он до сих пор не может прийти в себя. Уже на обратной
