под красными флагами, так сразу вспоминаю, что это ваши клиенты, – сказал Кошкуркин.
Это было уже чересчур. Но Томатов не обиделся и ответил:
– Я тоже с некоторых пор пользуюсь только вашими салонами. Быстрое и качественное обслуживание – такая редкость.
– Да, качество у нас – это вроде религии, – признал Кошкуркин. – Хотя я и не люблю набожных людей, ханжей. Насколько я знаю, для вас качество также превыше всего. Вы ведь отказались от поставок фирмы PG, так как они привезли вместо зубной пасты крем для обуви?
– Точно, так и было, – подтвердил Томатов. – Вы же понимаете, что бес сидит в мелочах! Сегодня – один лишь ящик зубной пасты, а завтра… Нет, расхлябанности не место в нашем бизнесе!
Гиганты розницы замолчали от внезапно нахлынувших воспоминаний.
Первым нарушил молчание Томатов.
– Как хорошо, что теперь я могу уделять больше внимания семье, – сказал он. – Ведь, в конечном итоге, мы делаем бизнес исключительно для собственного удовольствия. Гробить на него все здоровье – значит подрывать свое творческое начало.
– Я считаю потерянным тот день, когда я не видел сына, – категорически высказался Кошкуркин. – Для меня было бы просто унизительно работать, как это делают некоторые, по 24 часа в сутки. Все это слишком серьезно для меня. Бизнес – это ведь всего лишь лавочка, не так ли?
– Да! – легко согласился Томатов. – Просто один из способов ловить кайф! Мы занимаемся этим чисто по приколу, из желания творить и вдохновлять людей!
Кошкуркин был с ним снова абсолютно согласен.
На суше и на море
Не все люди – спасатели. Но некоторые спасатели – люди.
А раз они люди, то им иногда хочется пожить по-человечески.
Например, покататься на лыжах.
Особенно в двадцатых числах апреля в Сочи. Это такое странное, переменное время, когда в горах еще лежит последний снег, а в море уже можно купаться. Яркий снег блестит на солнце. Крутые склоны сплошь укатаны. Снежная пушка осыпает округу свежими хлопьями.
Потом наступает вечер, и подъемник закрывают. И всем хочется, прежде чем его остановят, успеть в последний раз подняться на вершину и посмотреть оттуда на всю окрестность. Ведь именно для этого все и затевается. Съехать-то любой может.
Так мы и сделали. Но на горе в тот закатный час толпилась такая пропасть народу, что хорошенько разглядеть все долины, облака, холмы в тумане и полоску моря на горизонте было невозможно. И мы решили в преступной самонадеянности, что нам, спасателям, людям тренированным, легко будет после каких-то двадцати пяти спусков захреначить «елочкой» на эту, значит, горку.
А горка была крутая.
И вот выползаем мы обратно на вершину, когда уже кругом темнотища хоть глаз выколи, только внизу огни далеких городов. Внизу, в пяти километрах, где долина. И море немножко видно. И народу никого.
Мы выползаем на вершину, языки на плечо, и тут нам навстречу выскакивает мужик. Весь трясется, глаза выпучены. И кричит:
– Мой друг упал в расселину! Мой друг упал в расселину!
Бежим за ним, на ходу выясняя подробности. Выясняется, что его друг поехал кататься на дикий склон, а там внизу пропасть тридцать метров. И его друг свалился в эту тридцатиметровую пропасть, но не умер, а остался жив.
– Повезло вашему другу! – говорим мы. – Потому что остался жив, и потому что мы спасатели, и у нас с собой как раз есть тридцатиметровый конец и карабины. А где этот склон? – спрашиваем.
– Там! – говорит мужик и показывает рукой.
И по этому жесту мы понимаем, что товарищ взямши и его друг тоже взямши, потому что на трезвую голову ни один безумец не полезет на дикий склон, где пропасть тридцати метров росту и даже верхушек елей не видно.
– Ну что же, – говорим мы, – веди нас, а то мы тут не местные, и не знаем, где у вас какая расселина.
Мужик бежит впереди, показывает дорогу. Темень такая, что как бы самим куда-нибудь не провалиться. Снегу до хрена. Мороз там по ночам хорошо за минус десять.
Вот подбегаем к этой расселине. Мужик кричит в тумане:
– Эй! Ты жив?! Тишина.
Я говорю:
– Он сознание, наверное, потерял. Надо спускаться.
Привязываем конец к елке и лезем в эту расселину. Причем с собой, конечно, тащим все свои лыжи и всю одежду, для того чтобы соорудить из них носилки для транспортировки свернувших шею лыжников. Одновременно мы звоним в наш центр, чтобы прислали на вершину целый вертолет, один час полета которого стоит десять тысяч долларов.
Тридцать метров – это девятиэтажный дом. Спуститься довольно-таки просто. Внизу совершенно нетронутые сугробы по шею. Шарим фонариком по окрестным елям. Никаких следов вообще.
Начинается пурга.
– Может, он встал и ушел? – предполагает мой напарник.
И тут мужик сверху кричит:
– Ребята, это не здесь! Это не та расселина! Это вообще в другую сторону!
Услыхав такую приятную новость, мы хватаемся за конец, нас вместе с лыжами вытаскивает из расселины другой мой напарник, и мы, подгребая снег окоченелыми лапами, ползем обратно на вершину по дикому склону, а с вершины кубарем скатываемся по другому дикому склону. Заглядываем в расселину. Эта расселина еще глубже и круче первой – почти вертикальная стена. Местами видны острые камни, даже снег на них не держится.
– О! Это здесь! – кричит мужик, сломя голову бросается в расселину и
Мы заглядываем вниз, но там темно.
– Как ты думаешь, – говорит мой напарник, – он хочет, чтобы мы его спасли?
– Думаю, если он жив, то да.
– Я в этом не уверен, – говорит мой напарник. – Но мы, по крайней мере, должны попробовать спасти первого.
Снова привязываем конец и лезем в расселину. Надо помнить, что лебедок у нас нет и что нам приходится лезть своими силами. Нет никакой уверенности в том, что мы сможем вылезти обратно и тем более вытащить лыжников. Надежда только на то, что вертолет, который мы вызвали, прилетит и найдет нас.
Снег внизу примят. Мы продвигаемся вперед и наконец видим в сугробе обоих лыжников.
– Они шевелятся, – говорит мой напарник, с трудом показывая вперед.
Действительно оба живы, в сознании и даже – что совершенно невероятно – в состоянии стоять на ногах.
– Ребята, – слышен голос второго мужика издали, – выпить хотите?
А уже слышен шум подлетающего вертолета, один час работы которого стоит десять тысяч долларов. Из вертолета вываливаются коллеги, подбегают к краю расселины и знаками, чтоб не орать и не вызвать сход лавины, спрашивают нас, можем ли мы идти. Мы отвечаем, что идти, пожалуй, можем, но назвать состояние пострадавших абсолютно сознательным не можем. Потому что эти два паршивца, пока сидели в сугробе, успели допить виски из своей фляги.
Картина вырисовывается следующая. Один идиот прыгает в глубокий сугроб с тридцатиметровой высоты и полночи барахтается в нем без всякого ущерба для здоровья. Второй идиот, беспокоясь за друга, сигает следом и опять-таки без каких бы то ни было последствий. Единственная проблема в том, что они не могут оттуда вылезти.
Ну, и еще три идиота, которые беспокоятся за жизнь и здоровье первых двух. Это мы.
Так как вертолет все равно заказан, нас извлекают из ущелья с помощью специальных лебедок и
