положить жизнь за родину и своих близких. Двоих я рекомендую тебе на должности младших комвзводов. Конечно, ты их натаскаешь. Но они могут, я проверял. Притом все трое хорошие стрелки.
– Не люблю я этого, – сказал капитан Дыба. – Или они стрелки хорошие, или младшие командиры. У меня и тех и тех не осталось.
– Вот и будут тебе и те и те, – отмахнулся Шейн. Потом обернулся к нашему строю и приказал: – Кудлатый, шаг вперед!
Ким вышел вперед. Дыба подошел к нему и стал осматривать как лошадь. За ним к Киму подошел один из молодых офицеров – он мне понравился с первого взгляда. Бывают такие острые, птичьи, но в то же время сильные лица. У него был крепкий, с горбинкой, нос, полные губы, очень четкий раздвоенный подбородок и карие птичьи глаза. Пожалуй, его лоб был узковат, да залысины указывали на то, что он довольно скоро облысеет. Хорошее, открытое лицо.
– Седой, шаг вперед.
Я задержался на секунду – пока не вспомнил свое новое имя.
– Вот эти двое будут служить у тебя в батальоне, – сказал Шейн.
– Я возьму Седого, – сказал молодой офицер с горбатым носом.
– Бери, Коршун, – согласился Дыба. – А Кудлатого я отправлю во вторую роту, пускай пока заменит комвзвода. Там совсем плохо.
– Я тебе еще двух стрелков дам, – сказал Шейн. – И шесть рядовых.
Так нас развели по взводам и ротам. И я попал командиром практически несуществующего взвода в роту, которой командовал человек по прозвищу Коршун.
Когда мы небольшой группой, кое-как одетые и почти невооруженные, спешили за мускулистым Коршуном в расположение его роты, я разглядывал местность вокруг и старался прийти к каким-то выводам, хотя сделать это было почти невозможно.
Мы шли по глубоким канавам, осыпавшимся траншеям, проходили через неглубокие квадратные или длинные ямы, потом взбирались на оплывшие брустверы или неровные холмы и холмики. Порой перед нами открывался вид вперед – такие же траншеи, слева начинался пологий склон большого холма, вершина которого утопала в тумане, а справа виднелись развалины и груды бревен, сучьев и досок, за которыми поблескивала река.
Когда мы поднялись на холмик, который господствовал над местностью и с которого было видно далеко вокруг, Коршун остановился и сказал:
– Теперь, ребята, давайте познакомимся с диспозицией. Перед нами противник.
– Далеко? – спросил мужичок с угорскими скулами.
– Не так далеко, вон в той траншее они уже сидят.
До той траншеи было метров двести, не больше.
– Они же нас видят, – взволновался комсомолец, получивший прозвище Ваня. – Они же стрелять будут!
– Не будут, – сказал Коршун. – Сейчас небоевое время.
– А когда будет боевое время? – спросил Ким.
– Нам скажут, – ответил Коршун. – Придут из штаба полка и скажут.
Нет, он не хотел ничего от нас скрывать – мы были теперь его товарищами по оружию. Но очевидное командиру нашей роты не было так же ясно для нас.
– Справа, – продолжал Коршун, – развалины санатория и за ними речка. Туда лучше не ходить. Плохое место. Я как-то туда попал – чуть со страху не помер.
– А что там? – спросил я.
– Я потом расскажу... привидения там. И так далее.
Меня удивил Цыган. Он вдруг спросил:
– А когда ночь будет?
– Ночь? – Ответ на этот вопрос оказался для Коршуна затруднительным. – Ну, когда будем спать, тогда и ночь будет.
– Здесь какая широта? – спросил я. Я уже понял, что наша война будет идти за Полярным кругом и это – полярное лето. А может быть, я старался убедить себя, чтобы не пугаться. Лучше выяснить, чем растеряться.
– Широта нормальная, – ответил Коршун, и я понял, что он так же, как и мы, запрограммирован.
– Значит, здесь война идет по расписанию? – спросил Ким с язвительной улыбкой.
– Иначе нельзя, – ответил Коршун. – Иначе не положено.
– Почему? – спросил Ким.
– Потому что людям надо отдыхать, мыться, есть, бриться – жить надо.
– Так на войне не бывает, – сказал Ким.
– А ты откуда такой ученый? – Командир роты был недоволен. Глаза сузились, губы поджаты.
– Потому что я уже воевал, – сказал Ким. – И потому что, как я понимаю, наша цель – выгнать этих ублюдков и отстоять город. Так или не так?
