Лама тут же пришел в себя, закрутил лысенькой головкой. Проморгался и, видно, решил, что у него просто имел место обман зрения. Поэтому дальше он уже разговаривал с разведчиком, на какое-то время забыв, что я стою рядом.
– Счастлив доложить, – сообщил он, – что поведение сержанта Седого показалось мне подозрительным еще во время обучения идеологическим основам религии.
– В чем подозрительным? – спросил граф Шейн, дернув себя за правый ус.
Глаза у него были серые, светлые, очень яркие, в окружении густых черных ресниц, отчего взгляд казался отчаянным и диким.
– Он вел себя неадекватно, – сказал лама. – Я решил следить за ним. Он отлучался с сержантом Кимом в тыл. Однако я не успел за ними. Но мои подозрения усилились.
– Естественно, – согласился разведчик.
– И вот сейчас, совсем незадолго до начала боевого времени, сержант покинул расположение вверенного ему подразделения и побежал сюда. Я последовал за ним. И застал его возле края боевого участка. Знаете, что он делал, полковник?
– Что же?
– Он подкапывался под стену боевого участка.
Уже знакомый мне мутный шарик спустился сверху и повис над нами, словно подслушивая.
Шейн повел себя странно. Он вытащил из-за пазухи перчатку, похожую на перчатку хоккейного вратаря с ловушкой. Натянув перчатку – лама завороженно глядел на действия Шейна, – он поднял руку, и шар потянулся к ней, словно его звали. Полковник резко сжал пальцы, и шар попался в ловушку. Тогда генерал поднес шар к губам и спросил:
– Двенадцать-три, кто на наблюдении?
– Степень, – ответил женский голос. – Степень-два.
– Отдыхай, – сказал полковник и переложил шар из ловушки в карман френча, а перчатку вернул за пазуху.
Мы с ламой следили за каждым его движением, словно эти движения определяли нашу судьбу.
Шейн обернулся к ламе:
– Вы были правы, патер-лама. Я приму меры к сержанту. Вы проявили бдительность.
– Рад стараться, полковник, – отрапортовал патер-лама.
– А теперь иди к себе в яму, следи за поединком, колдуй, чтобы победил наш воин, и запомни...
Разведчик пронзительно смотрел на патер-ламу, и мне показалось, что между его глазами и лицом ламы протянулись светящиеся нити. Молнии, стрелы.
– Запомни... – медленно продолжал он, – что мы здесь не были. Ты не видел сержанта Седого. Ты был в своей яме и готовил амулеты к боевому времени. Ты не видел сержанта Седого.
– Я... – патер-лама спотыкался на каждом слове, язык ему не повиновался, – я не видел сержанта Седого. Я сидел в своей яме.
– Уходи!
– Я ухожу...
Лама повернулся и пошел, пробираясь между бревнами и арматурой. Он старался удержать равновесие, но при том не замедлить бега.
Мы провожали его взглядами.
– Надо возвращаться к взводу, – сказал Шейн.
– Вы... не арестуете меня? – спросил я. Глупо спросил.
– Зачем? – удивился разведчик.
Он пошел в сторону развалин.
Секунду я колебался, какое из его пожеланий выполнить: высказанное вслух – о возвращении в траншею – или не высказанное вовсе – о следовании за ним в развалины.
Я выбрал второе.
Не оборачиваясь, Шейн вошел в узкое пространство, бывшее когда-то прихожей небольшого дома.
И исчез.
Я осторожно ступил за ним в это пространство и увидел лестницу.
Лестница была каменная, сложенная из плит. Она уходила вглубь, ступенек на десять, в обрушившийся подвал, но там, внизу, Шейн, присевший на камень, оказался под козырьком балок, образовавших полдома.
Шейн достал сигареты, закурил.
– Вам не хочется, – сказал он утвердительно.
Я стоял на лестнице.
– Спускайтесь. Это одно из немногих мест в мире, которое нельзя наблюдать сверху, с неба.
