Сотни ублюдков стояли полукругом в двухстах метрах от нас, на них были одинаковые золотые маски. С нашей стороны тоже стояли сотни бойцов. Только в серебряных масках. Отличались мы и куртками: у них они были кожаные, рыжие, на них были черные плащи, а под ними виднелась кольчуга. На нас вместо кольчуг были бронежилеты.
Шейн преобразился.
Он выбежал в первый ряд, повернулся спиной к врагам и закричал:
– Вы знаете, что это не люди! Это звери!
– Звери! – покатилось по цепи.
– Мучители, изверги, нелюди!
– Нам некуда отступать. За нами – город!
Цепь ревела. Люди рвались в бой.
– Поединок! – кричал генерал.
– Поединок!
Рыцарь с нашей стороны появился из низины. Он был, как и положено, в маске и каске с гребнем. Но он был обнажен до пояса. В одной руке у него был меч, в другой – факел.
За ним и по сторонам шагали секунданты, доктор, офицеры – свита!
Я понял, что здесь соблюдается средневековое правило: прежде чем начнется бой, два богатыря должны показать свою силу.
Вдали от меня раздвинулась цепь.
Сквозь нее прошел богатырь ублюдков.
Он сверкал. Он был в позолоченной кольчуге, на нем был позолоченный шлем и золотая маска. Он нес в правой руке короткое копье с широким лезвием, в левой – саблю.
Все это более напомнило бой гладиаторов, чем поединок рыцарей. Я понимал, что наш богатырь уступает врагу. Но нарочно ли это сделано? Или рыцари готовились к бою, не зная о вооружении противника?
Болельщики кричали, махали руками – они ненавидели друг друга.
Эта война была недурно организована. И теперь я уже верил в то, что увиденное в фильме – настоящее. Потому что настоящей была ненависть и настоящей была война, в которой не брали пленных.
Наш рыцарь, хоть был слабее вооружен, оказался куда подвижнее ублюдка, у него было поджарое тело – без капельки жира – лишь мышцы и жилы. Движения нашего рыцаря были неожиданны, быстры и законченны.
Краем глаза я увидел Коршуна. Он стоял справа от меня, положив ладонь на рукоять меча. Он смотрел на рыцаря так же внимательно и заинтересованно, как на ту несчастную девушку. Я мог бы поклясться, что он его знает. Или старается узнать.
Бешеный рев прокатился над полем – воины кинулись друг на друга.
Я обратил внимание, что, как назойливые слепни, к рыцарям кинулись сверху мутные шарики и зависли над ними. Некто наблюдал за ними. Вернее всего, люди разведчика. Что нужно было этому хитрецу от меня? Будь он честным офицером, он должен был бы меня убить. Но если он все же не союзник мне, а кот, который, поиграв с мышкой, придушив ее для порядка лапой, относит к ногам хозяина?
Зрелище самого боя меня не очень привлекало. В любом случае по воздействию оно далеко уступало кровожадной сцене фильма. Но, как я понимаю, все здесь было неплохо рассчитано: после шока, вызванного фильмом, – открытое поле, настоящий бой, локоть товарища рядом, враги по ту сторону поля.
Солдаты, ребята из Меховска, смертельно отравленные войной, как бы возвратились в лоно своей матери-бойни. Это был их мир, их наркотик, смысл их короткой жизни. Месть была одним из немногих доступных им чувств. Месть была страховкой от забвения. Мстя, ты знаешь, что за тебя тоже отомстят, – это эстафета странной надежды смертников.
Наш рыцарь вел себя, как бешеный пес. Он кидался на золотого врага, тыча ему в маску факелом, что имело бы смысл, если бы тот был обнажен. А ведь кто-то снаряжал рыцаря и давал ему советы. Вот и сейчас кучка его тренеров и ассистентов кричит, подсказывает что-то, но вряд ли он слышит подсказки за криком и воем толпы.
– Шундарай! – кричал Коршун. – Кинь факел! Руби его! Шундарай!
Меня удивило это слово – явно местное. А может быть, они знакомы с богатырем?
Шундарай послушался Коршуна, откинул в сторону факел, тот горел на земле, стелясь пламенем и дымом по пыли и постепенно угасая.
Теперь у него оставался только меч, и ему стало легче, хотя он все время был вынужден отступать, потому что ублюдок (господи, я уже употребляю это слово привычно, как обозначение национальности!) спокойно следовал за ним, как крокодил за собачонкой.
Его преимущество выражалось и в том, что копье – лучшее продолжение руки, чем меч, – ублюдок умудрялся сделать два шага, тогда как Шундарай был вынужден сделать десять.
Пока что его неожиданные попытки прорваться поближе к врагу и вонзить меч в незащищенное горло пресекались.
– Шундарай проиграет, – тихо сказал Шейн, который незаметно подошел ко мне. – И это жульничество.
