на коленях полз к врагу, протягивая раздвинутые пальцы левой руки.
Тот отбежал, не стал наносить последнего удара.
Может, он был прав.
Наш рыцарь прополз три или четыре шага на коленях, потом поднялся на ноги, сделал еще два шага и упал.
Надин уткнулась головой в рукав Коршуна.
Враги прыгали от радости – эта победа помогала им в сегодняшнем бою. Есть такое правило: чей богатырь побеждает, те почти наверняка выигрывают весь бой.
Несколько служителей, помощников палача, выбежали на поле, подхватили тело мертвого рыцаря специальными крючьями и потащили к носилкам. Того, чужого, рыцаря подхватили под руки медики, и один из них стаскивал с него куртку с пластинами, а второй обматывал раненую кисть.
Само поле быстро пустело – вот-вот начнется настоящий бой.
В разные стороны разошлись судьи и ассистенты.
– Прости, – сказал Коршун Надин, – мне пора.
Она сразу послушно отошла от него. Он поднял ладонь – на ней были красные кровоточащие полумесяцы.
– Ой, это я?
Коршун бы зализал их – но как залижешь в маске? А в боевой период снять маску – воинское преступление.
– Ничего, – сказал Коршун, – заживет. Это пустяки. Ты беги к госпиталю. Там безопаснее.
– Береги себя, – сказала Надин.
– Уж я постараюсь, – ответил Коршун.
Пока тыловые люди и бродяги разбредались с поля боя, в траншеях и штабных ямах уже кипела работа – вот-вот начнется настоящий бой.
Коршун оставил на связи Мордвина, а сам пробежал к канаве, в которой сидела дюжина старослужащих солдат, ожидая, что именно там, через овраг, ублюдки могут прорываться.
Солдаты рыли себе укрытия – конечно, надо было бы сделать это пораньше, но грустная история с Шундараем и затем совещание на командном пункте полка задержали Коршуна. Он должен был проверить, как его солдаты готовы к защите канавы. Справа начинались корпуса санатория, он когда-то стоял на берегу речки, но речка превратилась в грязную канаву, да и сами корпуса стали грудами трухлявых бревен и кирпича. Оттуда Коршун нападения не ждал, хотя бы потому, что ублюдки тоже знали, что развалины санатория – дурное место и тот, кто побывал там, заболевал неизлечимой смертельной болезнью. Доктор сказал, что там радиация, но никто не знал, что это такое. Коршун помнил... вот-вот вспомнит как следует. Но до конца не вспомнил. На краю санатория они похоронили Попугая. Потому что иначе его надо было тащить в общую вонючую яму, как раз за местом казней, там водились страшные гады, которые пожирали трупы, а заодно могли сожрать и могильщика. А здесь, в земле, Попугаю удобнее и не так страшно – правда, было нелегко выкопать яму, а потом затоптать ее и завалить сучьями и бревнами, чтобы никто не догадался, – ведь хоронить в санатории – воинское преступление. Но никто не продал, никто не настучал. Даже Дыба не догадался. Дыбу кто любит? Никто. Дыбе плевать на людей. А люди понимают, что если они не будут держаться друг за дружку, то их всех перебьют. Известно, как ублюдки друг за друга стоят, попробуй только убей кого-то – весь его род поднимется против тебя. Но это было в мирное время. Теперь все враги всем.
Коршун с некоторой тревогой поглядывал на развалины санатория. Конечно же, оттуда не должны напасть, но вдруг они привезут на фронт зеленых новичков – им ничего не скажут про радиацию и пошлют? А потом будет поздно.
Коршун отделил двух дружинников, братьев Гор, хорошие ребята, но очень хотят вернуться с войны живыми. Он им приказал глаз не спускать с санатория, если какое-нибудь там движение – сразу сообщить.
– А ты где будешь, комроты? – спросил старший Гор.
– В начале боя я с вами побуду, – сказал Коршун. – А если возникнет нужда, перейду на командный пункт.
Он почувствовал, как люди вздохнули с облегчением. Казалось бы, что может один лишний человек, комроты без году неделя, но все же они не останутся одни. У солдат, подумал Коршун, есть сходство с детишками, как в детском саду. Они сами пугают себя страшными рассказами про черную руку, сами плачут от страха, но если с ними воспитатель, то никакая черная рука не страшна. Они будут искренне над ней смеяться. Странные мысли приходят иногда в голову, и не знаешь, насколько они твои, насколько они принадлежат другому человеку – твоему предыдущему рождению. Ведь стоило ему подумать чуть глубже, копнуть в собственной памяти, и оказывается, что он не знает, что такое детский сад. Сад? Значит, там деревья. А на них плоды – или листья?
– Коршун, я думаю, что пора нам выползать к тому концу канавы, – сказал старший Гор. – Они пробираются оттуда.
– Погоди, – сказал Коршун, – я сам посмотрю.
Он пополз до конца канавы, теперь надо было перебраться через старый обсыпавшийся бруствер. Но неприятное предчувствие не оставляло его. Коршун снял каску и приподнял ее над бруствером.
Со звоном в каску ударилась стрела.
Лучник притаился рядом.
– Шагов пятьдесят, – сказал Золотуха, оставивший свой взвод и пришедший сюда. Его тоже привело сюда недоброе предчувствие – это важное качество на войне, оно помогает выжить. С Золотухой прибежали четыре камнеметчика.
