Люся остановилась, одной ногой на земле, другой – на педали.
– Я тебя, Пыркин, искала, – сказала она.
– А ты скажи сначала, – потребовал он, – скажи, правда ли то, что ты добровольно возвратилась в нашу преисподнюю, чтобы стать ее императрицей?
– Уже донесли?
– У нас вести хоть и не скоро, но бродят.
– Все сложнее, Пыркин, мне надо с тобой посоветоваться.
Странно было не то, что Пыркин не изменился, – главное, что он не переоделся. То же длинное черное пальто без рукава, та же оранжевая рубаха под ним. Но рукав разорван, облит темным – это кровь шестилетней давности.
Ничего не изменилось, но износилось настолько, что пальто готово было рассыпаться по швам.
– Ты бы переоделся, Пыркин, – сказала Люся.
– Некогда, – искренне ответил Пыркин. – Я все занят.
– Чем же ты занят?
– Большей частью я думаю, – признался бывший сосед. – Иногда хожу туда, наверх, по городу гуляю. Все думал, а вдруг тебя встречу. Вот и встретил. Так ты правда за этого пузыря вышла?
– А куда нам деваться? – сказала Люся. – С нашего двора только в королевский дворец, правда?
– А я тебя сразу узнал, – сказал Пыркин, решив, видно, не углубляться в диалектику Люсиных слов. – Ты хоть вымахала, как верста коломенская, но я тебя сразу узнал. В школу ходишь?
Люся прислонила велосипед к какому-то столбику и села на землю.
Пыркин садиться не стал, а стоял, переминаясь с ноги на ногу.
– Пыркин, ну что ты несешь? Мне уже восемнадцать.
– Значит, и будет всегда восемнадцать, – сказал Пыркин. – Это удачный возраст. Вот я сюда в пятьдесят попал – и там пожил, и здесь живу. А то я только недавно ветеранов видел. Знаешь ветеранов?
– Слышала.
– Они здесь крутятся, – сказал Пыркин. – Так они куда меня старше.
– А чего они здесь делают? – спросила Люся.
– Соньку Рабинову ищут.
– Ох, и нашли?
– Пока не нашли. Но найдут. Они настырные. Добра не жди. Там во главе Распутин. Борода – во!
– А что им от нее нужно?
– Не говорят, да я их и не спрашивал. Боюсь я ветеранов. Пойдем к нам, чаю попьем. Если ты не беглая. А если ты беглая, то ты к нам лучше не ходи, а то нас всех накажут. Ты ведь как вернулась, на телеге с самим Кюхельбекером ехала, я видал, я тебя встречал. Знаешь, у меня в моем холодном сердце вдруг что-то щелкнуло: надо, пора выходить на улицу, говорит мое сердце, ожидает тебя знаменательная встреча. Я вышел, а тут ты идешь.
– Пыркин, скажи мне, а где мне Соню Рабинову найти?
– Так ты что – в ветераны перешла?
– Пыркин, я разве похожа на ветеранку?
– Похожа – не похожа, это пустой разговор. Может, ты и не Люська Тихонова вовсе. С чего я решил, что ты Люська Тихонова? Ты на нее вовсе не похожа. Ты больше на ветеранку похожа.
– Ладно, – сказала Люся, – пошли к тебе чай пить.
– Нет, я тебя чай пить не звал, – сказал Пыркин. – Ты мне докажи сначала, что ты Люська Тихонова.
– А мне доказывать не нужно, – сказала Люся. – Мы же в одном дворе жили, а ты раньше учителем в школе был, а тебя за пьянку попросили.
– Это правильно, но это все знают.
– А что вы в третьем подъезде на шестом этаже жили и бутылку почти полную с балкона уронили, Марьи Сергеевны кошку зашибли и вас в милицию водили?
– Людмила, забудь об этом... – Потом он подумал немного и сказал: – Какая сладкая жизнь была!
Люся думала, что он вспомнит что-то о дворе или соседях, а он смахнул слезу и закончил:
– На каждом углу водку давали.
– Теперь чай позовешь пить?
– Теперь позову. Только если ты обещаешь мне, что не стала ихней шпионкой и императрицей.
– Ладно уж, Пыркин, пошли.
Они дошли до бытовки минут за пятнадцать, за дружеским разговором никого не встретив.
