Желтое облако скатывалось по ступенькам к воде, переваливалось через парапет и падало к воде тонким прозрачным слоем, как утренний туман.
– Что это? – спросил я у бородатенького с гитарой.
– Газ, – сказал тот, – я не знаю названия.
– Откуда он взялся?
– Ветераны. Я Веню предупреждал, но вы же знаете, он никого не слушает. Он совершенно пассионарный.
– Какой? – спросил я.
– Пассионарный. Неужели вы еще не читали последних трудов Льва Гумилева? Он дает понятие пассионарной нации, пассионарного этноса.
– А вы откуда знаете Гумилева? – спросил я.
– Я и Окуджаву знаю, – ответил тот.
Кюхельбекер тяжко застонал.
– Прости, я отвлеку вас на минуту, – сказал я, – но Кюхельбекер не умрет?
– Я думаю, что никто не умрет. То есть умрут все, но смерть будет временной.
Гитарист рассуждал размеренно, он хотел, чтобы его понимали. Он не лгал и не видел в этом нужды. У него были светлые глаза в черных ресницах. Маленький рот, убегающий подбородок, а бородка росла так жидко и клочковато, что подбородка не закрывала.
– Временной?
– Временной, но мучительной, – сказал гитарист, – умирать всегда тяжело. Я умирал. Это очень страшно. Но убить нас трудно. Если не сделать чего-то решительного – не сжечь, не разрубить на части, – то мы оживаем. Я уже видел такие удивительные случаи, за которые «Московский комсомолец» отвалил бы колоссальные деньги.
Мы двигались медленно – Москва-река небыстрая из-за плотин и шлюзов. К счастью, мы двигались по течению.
– Где Люся? – спросил Егор.
«Карфаген, – подумал я, – должен быть разрушен».
– Вы совсем недавно здесь? – спросил гитарист.
– Разумеется.
– Когда Вениамин прибыл сюда, мы его встречали, ждали – у него есть поклонники. Небольшая, но дружная группа. Моя группа. А может быть, вы знаете, что Малкин прибыл вместе с Люси? Это сложная и романтическая история.
– Я знаю, – перебил его Егор.
– Я могу и не рассказывать, – сказал гитарист.
– Рассказывайте, пожалуйста, – попросил я. – Мой друг был знаком с Люсей там, у нас... Он за нее переживает.
– Нормально с ней, – сказал бандит в халате.
Он сидел на носу лодки, свесив ноги, и мешал мне смотреть, когда я оборачивался, чтобы понять, не врежемся ли мы в берег. На Егора у руля было мало надежды.
– Мы его встречали. Но у нас, как вы знаете, основной контингент очень пожилой, даже старый, люди другого воспитания, других жизненных привязанностей. Вы не представляете, они даже песни Высоцкого воспринимают как вызов или не воспринимают вовсе.
– Вы в каком году сюда попали?
– В семьдесят третьем. Меня как раз вышибли из института...
– Простите, – попросил Егор. – Вы расскажите, пожалуйста, что здесь произошло за последний месяц. Мне очень важно знать.
– Как вас зовут? – спросил я гитариста, пока он жевал губами, то ли размышляя, с чего начать, то ли соображая, стоит ли рассказывать. – А то трудно разговаривать, не зная, как обращаться друг к другу.
Это была маленькая деталь из наших психологических орудий – Калерия гоняла нас на семинары. Кроме меня, никто не ходил.
– Григорий Михайлович, – сказал тот. – Григорий Синявский, фамилия как у спортивного комментатора. Вы не помните?
– Я поздно родился, – признался я.
– Григорий Михайлович, – Егор подхватил знамя из моих рук, – рассказывайте, чего же вы!
– Я не уверен, что могу сказать о месяце – я давно потерял чувство времени.
– Мы знаем, – сказал Егор. – Месяц назад Люсю утащил сюда Малкин.
– Я вас не понял, – сказал Григорий Михайлович. – Как так он мог ее сюда утащить?
– Это долгая история, – вмешался я. – Если можно, мы вам расскажем ее за чашкой чаю, в соответствующей обстановке. Но Егор выразился совершенно точно. Малкин украл девушку. Для императора. И приехал на Киевский вокзал. Это была его плата за право здесь жить.
