отношения с соседями. Она отступила внутрь квартиры, и Дашеньке пришлось последовать за ней.
Она закрыла дверь и тогда спросила:
– Чего тебе надо? – но уже без злости.
– У нас контрольная послезавтра, – доверительно сообщила Дашенька. – По литературе. А Евгений Тихонович, он страшно строгий, сказал, что все, кто не придет, останется без зачета! Представляете!
Не исключено, что Люся когда-то называла матери имя преподавателя литературы. Но я рассчитывал на то, что мать не очень внимательно следила за успехами дочери.
– Вот я и решила, – сообщила Дашенька, – что просто обязана предупредить. Если она заболела, пускай встает и хоть на ушах ползет, вы меня понимаете? Ведь последний курс, по головке не погладят.
– Ты заходи в комнату, вот тут она живет. – Евдокия провела гостью в меньшую из двух комнат махонькой хрущобы. Здесь обитала Люся. Все тут было спартански просто, словно Люся всем своим существованием подчеркивала несовместимость с матерью, быт которой выражался в страшно захламленном коридоре, кухне, заваленной вещами – от пакетов и бутылок до тряпок, которые могут пригодиться.
На стене в комнатке Люси была лишь фотография «битлов» в черной рамке, а на ученическом столе ровными стопками лежали тетрадки и учебники. Диван был убран – видно, белье на день прятали внутрь его.
Евдокия не пригласила Дашеньку садиться.
– А она сама скоро придет?
– Сегодня ее не будет, – сказала Евдокия. – У родственников она в гостях.
– А к понедельнику она возвратится? Правда?
В голосе Дашеньки звучала страстная надежда как можно скорее вновь увидеть подругу.
– К понедельнику должна вернуться, – сказала Евдокия. – Она и в записке написала, что вернется.
– В записке?
– Она уехала, когда меня дома не было. А записку ее друзья передали.
Больше ничего говорить Евдокия не намеревалась.
Наступила тягостная пауза. Тогда я пошел на крайние меры.
– А кому же я тогда стипендию отдам? – спросила очкастая подруга.
– Какую стипендию?
– Ну, в общем не совсем стипендию, но в прошлый раз, когда стипендию давали, я у нее заняла немного, мне туфли надо было купить. Она ведь такая добрая...
Реакции не последовало.
– Просто не знаю, нужны ли ей деньги. А то бы я еще задержала.
– Не нужны ей, – вырвалось у Евдокии, и она тут же пожалела об оговорке. – Но ты их мне оставь, я ей передам.
– А почему вы думаете, что деньги ей не нужны?
– Потому что...
Ну давай, давай, должна же ты когда-нибудь сказать правду! Ты же переживаешь, ты же не совсем бессердечная, у тебя дочка пропала. Ты хочешь мне все рассказать!
Я глядел на нее в упор и гипнотизировал ее. Если я могу внушить тебе, бедная женщина, что я похож на толстую девушку в длинном платье и очках, то почему бы тебе не рассказать всю правду?
– Даже и не знаю, что тебе сказать, – вздохнула Евдокия. – Ты деньги-то оставь... целее будут.
Я понял, что о деньгах мать не забудет. Я достал бумажку – она вызвала у матери разочарование. Видно, она хотела бы получить больше. Но подарок – всегда подарок. Даже небольшой.
– В самом деле что-то случилось? – спросила Дашенька.
– Уехала она... не видела я их даже. Но Егор, парень из того дома, она с ним ходит, худой такой, длинный, он говорит, что ее ждал «Мерседес».
Разве Егор говорил ей об этом? Впрочем, сейчас не важно. Главное, не прекращать давления.
– А потом этот парень принес записку?
– Принес, только кто принес – не знаю. Может, другой принес, мало ли их – записки носят!
Она была права – теперь все носят записки. Куда ни поглядишь, кто-нибудь записку несет.
Но я не стал перебивать женщину.
– А как он выглядел? – спросила Дашенька, хотя Дашеньку это не должно было касаться.
– Как он выглядел? Да как все теперь выглядят. Плащ такой длинный, почти до земли, косая сажень в плечах, только плечи ватные.
Евдокия засмеялась, и, пока она не повеселилась вволю, пришлось покорно ждать.
– И в шляпе! Представляешь себе, в черной шляпе!
– А лицо какое?
