Миша прыгнул к этой двери, рванул ручку, дверь растворилась.
Тамара сидела на узком кожаном диванчике, поджав ноги.
– Ой! – сказала она.
Мы все ввалились в комнату, но милиционер тут же кинулся в коридор и через несколько секунд втолкнул сторожа.
– Что и требовалось доказать, – произнес он.
– Только без рук! – заявила Тамара. – Аркадий ни в чем не виноват. Он мне помогает выполнять задание.
Рядом с диваном стоял низкий столик. На нем две бутылки пива, открытые, пустые, два стакана и что-то в рваной яркой иностранной упаковке.
– Ну, слава богу, – сказала Калерия, садясь на диванчик рядом с Тамарой. – Меня уже ноги не держат.
– А чего такого? – Тамара была растрепана даже больше, чем в обычной жизни. Я подумал, что она старалась быть похожей на сторожа Аркадия.
– Вы о Канте разговаривали? – спросил полковник Миша.
– Да вы что! – возмутилась Тамара. – Я же говорю, что я здесь на задании. А ваш Кант сюда даже не заходил.
Полковник Миша был молод и в штатском, потому Тамара не смогла оказать ему всего уважения, которое положено полковникам.
– Я думаю, что я вам больше не пригожусь, – сказал Миша.
И удивительно – в голосе его не было упрека.
– Я вас подвезу, – предложила Калерия.
– Нет, спасибо, вам же нужно обсудить результаты задания, – сказал полковник и быстро вышел. Калерия не успела его остановить.
– Мы все морги обыскали, – сказала Калерия. У нее был голос мамы, дочка которой вернулась домой под утро.
– Меня в морг калачом не заманишь, – сообщила Тамара, как всегда не к месту используя народную мудрость. – Скажи, Аркадий, разве мы не работали?
– Мы? – Аркадий удивился. У философов не бывает такой легкости мышления, как у проштрафившихся дочек.
– Только я не ходила в эти пыльные трущобы, – сказала Тамара. – Зачем ходить, если Аркадию все равно надо обходить их дозором?
– И чего же вы искали, Аркадий? – спросила Калерия у философа.
– Чужого мужчину, а разве вы не знаете?
– Горю желанием узнать.
Тамара провела ручкой по волосам и смутилась. Раскрыла сумку, достала щетку и стала приводить себя в порядок, глядясь в круглое зеркальце.
– Тамара предположила, – сообщил нам Аркадий, – что в нашем театре может находиться окно в параллельный мир. Но его сторожит некий человек, чужой для театра, который появляется именно тогда, когда окно должно открыться. Правильно?
– Продолжайте, – сказала Калерия.
– С точки зрения избирательности фатума, – сказал философ, – в том нет ничего интересного и особенного. Я вам должен сказать, что числю себя солипсистом. То есть окружающий мир мне только кажется. Существую в нем только я. Понимаете?
– Чего же не понять? – ответила Калерия. – Это уже со многими случалось.
Философ не уловил иронии и продолжал:
– Разумеется, именно ко мне стягиваются нити всего необычного. Я даже допускаю, что параллельный мир, о котором грезит Тамара, рожден в моем воображении.
– И Тамара? – не удержался я.
– И Тамара, разумеется, и Тамара. Ее функция в моем мире – приносить мне чувственную радость.
– Допрыгалась, – сказала Калерия. – А я думала, что ты у нас лаборанткой работаешь.
– Он же шутит! – возразила Тамара.
– О нет! – с пафосом воскликнул сторож. – Я уже не раз наблюдал, что мое ощущение женского тела не соответствует общепринятому. Я не боюсь обидеть вас, Тамара, но вы были теплой резиновой игрушкой и в то же время рыбкой, которая скачет на сковородке.
– С ума можно сойти, – сказала Калерия. – Как порой мы, женщины, обманываемся в идеале.
– А я его за идеал и не держала! – сказала Тамара. – У нас было соглашение.
Философ горько вздохнул, а Калерия безжалостно заявила:
– Какое счастье, что Тамара вам только кажется, Аркадий. Иначе вы бы на нее обиделись.
