– Скажи мне, император всея Руси Павел Петрович, согласен ли ты взять в жены герцогиню Люси Тихонову, заботиться о ней, оплодотворять ее, ласкать и кормить?
– Да! Конечно. Дальше, дальше! – Император был возбужден. Он вздрагивал в кресле.
– А ты, Люси Тихонова, согласна ли взять в мужья императора всея Руси Павла Петровича? Согласна ли ты подчиняться ему во всем, даже в самых малых его желаниях? Согласна ли ты ухаживать за ним, ласкать его и носить его детей?
– Еще чего не хватало! – сказала Люся. Император был готов к этому, он уже держал руку на ее предплечье и больно ущипнул Люсю.
– Она согласна! – крикнул император.
Народ за столом и вокруг стал буквально беситься от радости, и потому особенно странно выделялось в толпе мрачное лицо. Оно принадлежало худому, изношенному старику в инвалидной коляске, за спиной которого стоял бугай в белом халате с вышитым на животе большим красным крестом. Вторым недовольным был Веня Малкин. Взгляд Вени был мрачным и углубленным в себя.
Люся улыбнулась Леониду Моисеевичу – хоть одно родное лицо в этом шабаше. Доктор подмигнул ей. Он снял халат и был облачен в безумно обтрепанный костюм. «Если останусь, обязательно добуду ему новый».
– Вот и все, – сказал император. – Поцелуй меня, не стесняйся, это для публики.
Господи, как же она не заметила, что уже обвенчана?
Велосипедисты приподняли императора.
Люся послушно поцеловала его в щеку. Щека была густо напудрена. У Люси запершило в носу, и она громко чихнула.
– К счастью! – крикнул кто-то из толпы.
– Горько! – начали кричать с того конца стола.
В зале было полутемно – свет скупо проникал сквозь окна, и на длинном столе стояли керосиновые лампы.
– Это бред какой-то, – сказал Веня Малкин и стал проталкиваться прочь, но Дантес заметил это движение, схватил Малкина за полу куртки и потянул к себе.
– У меня для вас есть сюрприз. Держите. – Он протянул Вене пластиковый мешок.
– Это что?
– Отойдите со мной, – сказал Дантес. – Я все объясню.
Император протянул Люсе лапу, пожатие толстых пальцев было слабым.
– Слава императрице! – закричал он странным, петушиным голосом.
– Слава! Слава! – подхватили придворные. Сегодня их было куда больше, чем мест за столом. Произошла давка, кого-то уронили на пол, кого-то побили, император искренне радовался и с удовольствием называл драчунов жене:
– Это мой герцог Задунайский, смотри, как он Дмитрия Донского колотит! А видишь академика Морозова?
– Скажите, а у кого-нибудь настоящие имена здесь есть? – спросила Люся.
Император задумался.
– Предпочитаю считать твой вопрос провокационным, – ответил он наконец. – Ибо им ставится под сомнение моя личность и легитимность моего пребывания на троне. А должен сказать тебе, что ветераны- хранители также упорно ставят это под сомнение.
– Значит, ты все-таки липовый, – упрямо сказала Люся.
– Я ношу тронное имя, потому что у меня власть, – ответил император. – Именно власть. Я могу казнить кого угодно. Издам декрет и казню тебя тоже.
– Издайте декрет о том, что императрицу казнить нельзя, – сказала Люся.
– Это почему еще? – Император искренне удивился.
– Потому что если сегодня можно казнить императрицу, то завтра можно будет казнить и императора.
– Чудесно, остроумно, – воскликнул толстяк, – правда, Кюхля?
– Разумно. Каждый думает о своей шкуре, – ответил Кюхельбекер.
Подошел Дантес, наклонился к императору.
– Он не хочет петь для нас. Даже не хочет переодеваться.
Люся догадалась, что разговор идет о Вене Малкине.
– Чем мотивирует? – спросил император. Никогда бы настоящий Павел Первый не сказал так – мотивирует...
– Он сказал, что никому не подвластен. И никому не слуга.
– Дантес, душечка, объясни этому ослику, что он здесь совершенно одинок. Здесь нет его славы, нет его денег, нет его друзей. Только он. Пообещай показать ему обгорелые столбы на площади. Пускай посмотрит и подумает... Ну ладно, ты убедительно сможешь это сделать. А сейчас – за честной пир! Гуляем!
И опять – словно и не прошло шести лет – перед императором и первыми сановниками стояли блюда с
