жизни не приходилось примерять королевский наряд или просто длинное вечернее платье.
– Платье должно быть белым, подвенечным, – сказал Дантес, – ты ведь у нас невинная, правда?
– А вам какое дело?
– Это дело государственное.
– Если бы я знала...
– Отлично! Это и следовало доказать. – Дантес неприятно рассмеялся, показав золотые зубы.
Когда Люся надела платье и туфли, Дантес сводил ее в комнатку-сейф, где за стальной дверью тянулись полки, на них стояли коробки с драгоценностями.
– Достояние короны, – произнес Дантес.
Он вытащил из шкатулки жемчужное ожерелье и алмазную диадему. Больше Люся ничего не захотела, хотя могла надеть и кольца и браслеты – Дантес разрешил.
«Невеста была одета скромно, но со вкусом, – повторяла она фразу, вычитанную в романе, – ее лицо поражало своей бледностью...»
О бледности Люся не знала. Зеркало, которое нашлось в гардеробной, хоть было и большим, от пола до потолка, но таким пыльным, что в нем виднелось не отражение, а привидение.
Конечно, лучше бы подождать со свадьбой несколько дней...
– Несолидно это, – произнесла она.
Порой Люся начинала думать про себя, а конец фразы нечаянно произносился вслух.
– Несолидно? – спросил Дантес.
– Приехала, и сразу пиры, свадьбы... Несолидно.
Конечно, это были арьергардные бои, никто ее не послушает.
– Почему несолидно? – Дантес не понял ее. – А когда солидно?
– Через месяц, через два... как положено. Сначала обручение, потом...
– Чепуха! – воскликнул Дантес. – Не все ли равно когда, если у нас здесь нет дней! Нет месяцев, нет обручений, и нечего ждать. Если я вижу вещь, я беру ее, а не уговариваю себя вернуться за ней...
Поперек зала висели елочные гирлянды и флажки.
Все уже сидели за столом и ждали.
Множество людей стояло в зале, скрывая накрытый стол. Они стояли полукругом и при виде Люси начали хлопать в ладоши.
Чепуха, таких свадеб не бывает. Можно подумать, что она эстрадная певица или политик.
Дантес остановился. Она тоже.
– Не садись, сейчас придет жених, – предупредил Дантес.
И в самом деле, велосипедисты тяжело топали, подходя сзади, между ними горой сала, почти не касаясь ногами пола, обвисал император.
Велосипедисты довели его до невесты, и император, переведя дух, воскликнул высоким голосом:
– О, я не ошибся!
Затем он рухнул в кресло и сказал невесте:
– Старею, старею, хожу редко. Надо заниматься физкультурой. Садись, Люсенька. Кто будет оформлять процедуру? – спросил император. – Где Кюхельбекер?
– Он не имеет права! – закричал человек в ветхом маршальском мундире и фуражке, глубоко надвинутой на лоб. – Он не имеет права! Я старше чином. Я – княжеских кровей.
– Помолчи, Тухачевский! – сказал император. – А то не буду допускать пред очи, и сгинешь у ветеранов.
– А я настаиваю! – кричал маршал.
Принесли стул. По знаку императора Люся села на стул, и теперь ее голова оказалась лишь немного выше головы ее жениха.
Кюхельбекер вышел из боковой двери, он был в темно-красном плаще до пят и в высокой шапке – такие носят кардиналы или папа римский. Вот уж не думала, что ее брак будет регистрировать такой римский папа.
Кюхельбекер стал лицом к императору и спиной к толпе.
– У нас сегодня знаменательный день, – прогудел он, и все замолкли. – Наш драгоценный император в целях продолжения рода и создания образцовой семьи решил вступить в брак с герцогиней Люси, специально выращенной для него в специфических условиях.
Раздались аплодисменты.
– Давай не трать время, – сказал император. – Они же все равно не понимают.
«Все это балаган и оперетта, – думала Люся. – Никакая это не свадьба».
Кюхельбекер натужно вздохнул, словно вспоминал, а может, и придумывал текст.
