– Да таких императоров сотни! – сказала Люся.
Это была не ее мысль – как-то раз, разговаривая с Егором, они решили, что из-за отсутствия связи между частями Земли она, как средневековая Европа, разделена на множество маленьких княжеств и царств, а то и городов, между которыми лишь изредка движутся караваны и бродячие музыканты.
– У вас впереди вечность. – Кюхельбекер не обратил внимания на ее слова. – И вы можете оставить о себе память благодеяниями и святыми делами, а можете стать тираном, деспотом и даже завоевателем этого мира. Мы дарим вам вечность!
– Это я, я дарю вечность! – перебил канцлера император. – Не лезь в мои дела.
– У меня болит локоть и коленка, – сказала Люся. – Мне больно стоять. Я хочу к врачу.
– К Леониду Моисеевичу сейчас нельзя, – сказал Дантес, – у него сейчас пациент – талантливый певец, который приехал с вами.
– Чепуха, – возразила Люся. – Не пойдет к нему Малкин. А доктор расшибся. Он меня спасал и расшибся. Я помогу доктору, а он осмотрит мои раны, – сказала Люся.
– А любовь? – растерянно спросил император. – А свадьба?
– Здоровье дороже, – ответила Люся, – остальное приложится.
«Господи, – подумала она, выходя из приемной императора, – я могу говорить глупости. Мне бы рыдать от бессилия, а я смотрю вокруг, как будто вор, который после недолгих гастролей возвращается в тюрьму и замечает, какие здесь изменения, каких новеньких привезли».
Она шла по залу ожидания, следом шагал Дантес. Толпа придворных, плотно стоявшая у дверей, раздвинулась, но без испуга и спешки. Какие-то люди здоровались с ней, кто-то даже похлопал по плечу так, что больно отдалось в руке.
Но лиц Люся не различала.
В дальней стороне зала накрывали на стол, шумели стульями, звякали тарелками.
Люся вошла в кабинет Леонида Моисеевича, уверенная в том, что он там один. И оказалась права.
Леонид Моисеевич, голый по пояс, в старых, порванных сбоку по шву брюках, сидел на больничной койке. Он простукивал себе грудь, прижав расставленные пальцы к коже и постукивая по ним костяшками пальцев другой руки.
– Это я, Люся, – сказала она, входя.
– Заходи. Я сейчас кончу себя осматривать и примусь за тебя, Люся, – сказал доктор.
– Я вам не нужен? – спросил Дантес, который остановился в дверях.
– Иди, иди, не оставляй нашего возлюбленного императора, – сказал доктор, и Дантес тут же ушел, прикрыв за собой дверь. – Беда в том, что все ткани здесь очень медленно восстанавливаются, – посетовал доктор. – Да и как им восстанавливаться, если организм существует как замкнутая система – ни черта не получает и не отдает. Нам даже общественные уборные не нужны, представляете?
– Я об этом не думала, – сказала Люся.
– Не куксись, – заметил ее состояние доктор. – Мы с тобой ничего не изменим. Считай, что мы умерли безболезненно.
– Я все равно уйду, – сказала Люся, глядя в пол. В углу лежали кучкой остатки растоптанной железной дороги. Неужели столько времени никто здесь не убирался? Уроды!
И она повторила вслух:
– Уроды!
– Значит, мы недостойны иного мира. – Доктор поморщился – ему было больно. – Ведь мы его выбрали. А потом уж он нас выбрал.
– Меня украли!
– Сначала ты ушла сюда добровольно.
– Я была девочкой, маленькой девочкой, ну что я понимала!
– У меня есть эластичный бинт, – сказал доктор. – Помоги мне обмотать грудь. Вон там, на полочке...
– Зачем им меня убивать? – спросила Люся. – Мне никто не сказал. Все делают вид, что это у вас обыкновенное дело.
– Это ветераны. Неужели тебе Егор о них не рассказывал?
– А что он должен был рассказывать?
– В свое время мне говорили, что он был у них.
Егор и в самом деле не рассказывал Люсе о ветеранах и своем плене в подземелье. Для него это было слишком далеким и в то же время неприятным воспоминанием.
– Я тебе потом расскажу, обязательно, – пообещал доктор.
Люся принялась перевязывать ему ребра. Доктор терпел. Только раз сказал:
– Дышать больно.
Потом он промыл ссадину на локте Люси, коленку она только ушибла.
– А почему здесь Веня Малкин? – спросила Люся. – Я так удивилась, вы не представляете. Он же такой... от него девчонки тащатся.
