– А здесь что, все мужчины такие? – Люся догадалась, о чем говорил доктор, и в самом деле почувствовала какое-то облегчение, хотя доктор мог и соврать, чтобы подвести ее под венец. Все они здесь, в сущности, уроды.
– Мужчины здесь разные, – сказал доктор. – Совсем разные. Но, конечно, мужчин в прямом смысле этого слова здесь немного – репродуктивные возможности падают с каждым месяцем.
– А что? Разве здесь можно родить?
– А вот это исключено! – сказал доктор. – Ребенок – слуга времени. Ты не можешь создать мир без времени и населить его детьми. Чтобы они не росли. Ни природа, ни наша антиприрода до такого не додумалась.
– Все равно я не пойду...
– Подумай, Люся, чего ты хочешь, – сказал доктор. – Молчишь? А я за тебя отвечу. Ты надеешься, что тебя выручат. Вернее, ты надеешься на Егора. Спасший единожды всегда остается рыцарем. Я правильно говорю?
– И что тогда?
– Если ты сейчас скажешь императору «нет», вернее всего попадешь в тюрьму. И там превратишься в кусок протоплазмы. Они могут быть жестокими. И если появится твой Егор – его постигнет та же участь. И не только потому, что император лишен понятий морали или жалости, но потому, что он не может потерять лицо – слишком много врагов. И сильных врагов.
– Врагов? У императора?
– Больше, чем у меня. – Леонид Моисеевич криво усмехнулся.
– И что я должна, по-вашему, делать?
Леонид Моисеевич поднялся и попробовал, не мешает ли повязка рукам. Потом накинул на голое тело халат. «В этом мире, – подумала Люся, – наверное, градусов пятнадцать, если не меньше, а они не чувствуют холода. Готовы ходить голыми, наверное, по старой памяти одеваются. А так это никому не нужно».
– Что тебе делать? Не спорить. Быть хитрой, как змий, и лукавой, как дьявол, – сказал доктор. – Не спорить, не раздражать и искать выгодный тебе самой путь.
– Для меня здесь нет выгодных путей.
– Так только кажется. Даже на сковородке есть прохладные места, – возразил доктор. – И если ты задумала что-то, то пойми – покорная, безопасная, спокойная, ты будешь свободной. Привлекая к себе внимание, ты будешь испытывать сопротивление. Неужели так трудно понять?
– Трудно, – упрямилась Люся, хотя поняла доктора и даже почти согласилась с ним. – Я потерплю, и все кончится.
– Все! – крикнул Дантес. Он придерживал дверь, чтобы не закрылась. – Империя больше не может ждать.
– Иди. Иди, я потом подойду, – сказал доктор.
Люся глубоко вздохнула и вышла в зал.
У двери в медпункт стоял Веня Малкин, совсем не такой прекрасный и сокрушительный, как у нас. И Люсе даже показалось, что он потускнел после разговора у императора.
– Ну как, – спросил он, – доктор освободился?
«Сейчас у него можно было спросить, – подумала Люся, – а на какой час вы записаны? И он растеряется».
Поклонники стояли кучкой в отдалении, видно, Веня так им велел.
Стол был накрыт, и Люся уже знала, даже не приближаясь к нему, что там много различной, даже музейной, посуды, но настоящая еда сосредоточена на том конце стола, где сидит император, который заставляет себя есть, и его приближенные, которые едят из соображений престижа. Я ем, значит, я важная птица!
– Идем, идем, – торопил Дантес. Он взял Люсю за руку холодными пальцами.
– Я сама, – ответила Люся.
Дантес провел Люсю вниз на технический этаж, где их встретили просто одетые женщины, большей частью толстые и малоподвижные. Там располагались склады и гардеробы империи.
– Здесь мы все одеваемся, – сказал Дантес, – сюда свозят одежду, чтобы можно было выбрать для маскарада или праздника. Нынче все уже переоделись к свадьбе, ты у нас последняя.
Платья висели на плечиках бесконечными рядами, туфли стояли рядами на полу. Люся чуть было не наступила на крысу, которая выглядывала из зимнего башмачка. Женщины стали махать на крысу и кричать. Люся крыс не боялась. Когда-то, еще в детстве, один мальчик сказал ей, что крыса – это бритая белочка. Люся рассмеялась и на всю жизнь перестала бояться крыс.
Это все выдумки, не нужно обращать внимания. Пока есть надежда на то, что придет Егор, надо оставаться здесь. И вести себя так, как советовал доктор.
От платьев пахло пылью и прелью, на некоторых были пятна плесени.
Но были и красивые платья, наверное музейные.
Люся смотрела на них, как в музее, а вокруг шелестели голоса:
– А вы примерьте, вы приложите, ах, как вам пойдет...
Люсе было восемнадцать лет, и, как бы ей тошно ни было, она была красивой девушкой, которой в
