– А Лядов здесь свой человек. Он все ходы и выходы знает, и к тому же, если я тебя правильно поняла, он не так давно нас покинул.
Они подошли к стеклянной стенке и увидели, что биологи только что спустились на улицу и завернули за угол кинотеатра.
Вера и Егор последовали за ними и осторожно выглянули из-за угла.
Впервые Егор увидел своих оппонентов при ярком солнечном свете. И ужаснулся – не тому, что предстало его глазам, а пониманию, что он и сам принадлежит к той же породе.
Казалось, что породу эту можно было назвать лиловыми людьми... а может, серыми...
– Мы похожи на покойников, – сказал Егор.
– Как говорится, краше в гроб кладут, – ответила Вера. Она была возбуждена, как собака, взявшая след. Она неслась к своей журналистской славе.
Они разговаривали почти в полный голос, потому что утро было шумным – от шуршания ветра, скрипа старых домов, пулеметных очередей на военном стрельбище и отдавленного рокота танковых моторов, от далекого стука колес поезда и его дальнего гудка – даже от карканья воронья, населявшего мертвый город номер такой-то.
Биологи остановились у задней двери в кинотеатр. Лядов возился с ключами, а Майоранский, вместо того чтобы исполнять свой долг и стоять на стреме, присел у стены, морщился, подставляя лицо солнцу, и вроде бы собирался помереть.
Дверь заскрипела и открылась.
– Пошли, что ли? – спросил Лядов.
– А если я не пойду? – ответил вопросом Майоранский.
– Тогда я вас подстрелю, – сказал Лядов.
Он вытащил из кармана пистолет – вот куда делось оружие коменданта!
– Ax, не пугайте меня, Лядов, – сказал Майоранский. – Если бы вы знали, сколько меня в жизни пугали пистолетами и револьверами. Ничего, еще живу...
– Но скоро перестанете.
– Чем скорее мы выполним свое задание, – сказал Майоранский, – тем больше шансов вернуться живыми.
– А вы уверены, что мне этого хочется?
– В ином случае через день-два вы просто помрете.
– Не просто, – уточнил Лядов, – а в мучениях. Как ваши пациенты.
– Если вам хочется исторической точности, – сказал Майоранский, – то мои пациенты порой умоляли о смерти. А я ее им не дарил. Потому что обязан был довести опыт до конца.
– Вы убийца хуже фашистов, хуже Менгеле.
– Не старайтесь меня оскорбить, – сказал Майоранский. – Не выйдет. Я причинял людям боль. Но учтите, что это были не люди, а враги народа, троцкистские двурушники, шпионы и диверсанты, которые хотели уничтожить нашу Родину. Вы куда хуже меня, Лядов, потому что вам совершенно все равно, кого убивать. Это аморальность высшего типа.
– Аморальности высшего типа не бывает, – сказал Лядов, – как не бывает рыбы второй свежести. Я никогда никого не убивал. Я знал, что боевые отравляющие вещества, которые мы разрабатываем, – поручительство того, что наши враги не посмеют развязать биологическую или химическую войну, потому что у нас есть, чем им достойно ответить. От моих ядов погибали крысы и морские свинки. Но люди – никогда.
– А если бы ваши отравляющие вещества были употреблены в какой-нибудь войне... допустим, в Афганистане. Мне много рассказывали о тамошних военных действиях. Если бы их распыляли над кишлаками афганцев...
– Что-то быстро вы забыли про идеологию, – засмеялся Лядов. – А я ее помню. Если мой Ви-икс попадет на базу басмачей, то их смерть спасет жизни нашим советским солдатам.
– А если на мирный кишлак?
– Но ведь этого не было, не было!
– Тогда открывайте дверь, – сказал Майоранский. Он чувствовал себя победителем в споре. – И идите, я вас догоню.
– Идти далековато.
– Я догоню, догоню...
Сначала за дверью скрылся Лядов.
Майоранский последовал за ним через полминуты.
Был слышен его голос:
– Здесь темно, черт побери! Сам черт ногу сломит.
Потом все замолкло.
Вера перебежала к двери.
– Странно, – сказал Егор, – зачем лезть под кинотеатр?
