от гибели подруги сменялись ощущением участия в важном событии, важном ее собственной ролью в нем, то есть отравилась не просто Алена, а отравилась Подруга Сони.
И, как бы подтверждая мысль Лидочки, Соня заметила:
– Ей уже все равно, а нам, живым, нести бремя. Так могла бы сказать и Татьяна Иосифовна, и нечто подобное она обязательно скажет…
– Не надо так жалеть себя, – не удержалась Лидочка, не терпевшая фальши. – Ты здорова, молода, у тебя все впереди.
– Друг бывает в жизни только один, – наставительно возразила Соня. – Второй может и не попасться на жизненном пути.
– А может и попасться, – заметила Лидочка.
Соня только отмахнулась.
– Это история, достойная пера Льва Толстого, – произнесла она с выражением, словно это был номер, с которым она выступала на детских утренниках. – Представь себе краснопресненскую школу, двух девочек в параллельных классах, обе бедные, но не лишенные способностей и амбиций. У Алены Флотской фактически нет матери. То есть формально она есть, но у нее очередной муж или любовник в Ташкенте или Питере, а ребенка тянет из последних сил бабка Маргарита, отсидевшая по лагерям и тюрьмам. А у меня все похоже, но еще проще. Если кто и сидел, то мой папаша за растрату или хулиганство – я его плохо помню. Он приходил к нам иногда по воскресеньям, от него пахло водкой, он давал мне конфеты, а маму тащил в постель.
– Ты можешь мне все это не рассказывать, – заметила Лидочка, которую вовсе не увлекала жизненная история Сони Пищик.
– Что любопытно, – продолжала Соня, не обращая внимания на реплику Лидочки, – мы в школе не очень дружили. Так, симпатизировали, но компании были разные. Можно сказать, Аленка была романтик и всегда оставалась на бобах, потому что ставила слишком высокую планку. Попрыгает, попрыгает возле нее воздыхатель и бежит к более доступной цели. Аленка же начинает переживать, кидаться вслед, но поезд уже ушел… А я жила проще, у нас была компания, мы знали, что мальчикам надо давать, а мальчики тоже полезны в личной жизни. Без особых иллюзий, но с интересом. Ну что говорить – я в девятом классе аборт первый сделала, а Аленка в институт девственницей поступила. В общем – истеричка.
– Это называется истеричкой?
– Разумеется. – Соня была искренна. Судя по всему, она была грудастой толстушкой с круглыми коленками, рано созревшей и соблазнительной для сверстников. В десятом классе Соня Пищик была притчей во языцех – не шлюха, но девочка с большим жизненным опытом. А к тридцати она уже стала младшей по чину подругой той самой Аленки, к которой в школе относилась снисходительно и даже с некоторым презрением.
– Я все пела, это дело, – продолжала свой рассказ Соня. – А зима катит в глаза. Школа позади, я сделала попытку поступить в институт, но тут наш папочка совсем слинял – нашел себе другую сексуальную партнершу, денег – ни фига. Мои парни готовы были сводить в кабак и даже на концерт рок-музыки. И концы. Я знала, что должна платить. И мне, честно говоря, нравилось так платить. Я ужасно сексуальная. С Петриком у меня такой роман был – ты не представляешь! Он меня раз в такси на заднем сиденье трахнул – представляешь?
Петрика Лидочка еще не знала, так что не смогла оценить значимость этого воспоминания. Разговорчивость Сони ее утомила, но она не могла ее остановить, понимая, что в значительной степени это – реакция на шок, который испытала Сонька, увидев мертвую Алену.
– В институт я провалилась, но мама устроила меня в районную библиотеку. Сначала я думала, что рехнусь в бабском коллективе. Но потом поняла, что если отдавать работе лишь минимум времени и ни грамма души, то можно прожить и на доменном производстве. У меня даже появились кое-какие поклонники, я чуть замуж не выскочила, но он в Израиль уезжал, а я подумала – как я буду жить, когда вокруг одни евреи? Это же точно антисемиткой станешь. А дети пойдут? Как им жить с антисемиткой-матерью?
– Проблема, – согласилась Лидочка. Соня выпила еще коньяку.
– Завершаю эпопею, – сказала она. – В своей карьере я попала в библиотеку Тихоокеанского института. С повышением и в поисках мужика. Было это года три назад. И вдруг вижу – Аленка Флотская, из нашей школы, за книжкой ко мне приходит. Я чуть не расплакалась от радости – все же родной человек! И ей было приятно меня встретить. Она к тому времени кончила институт, поступила в аспирантуру – все же у бабки Маргариты сохранились какие-то связи, да и сама Аленка – голова номер один. И расцвела она как роза. Ты не представляешь. Я тебе покажу…
Вдруг Соня закручинилась, из ее глаз медленно выкатились слезы.
Лидочка поняла недосказанное: я тебе ее покажу… на похоронах.
Соня отдышалась и продолжала:
– У нее как раз тогда кончался роман – трагически. Он женился на другой. У Аленки такое свойство – глупость почти психическая: она всегда любила не тех, кого надо.
Соня поднялась с дивана и, продолжая монолог, начала неспешное путешествие по комнате, как следопыт в джунглях, исследующий пути к логовищу зверя. Ему все важно в пути – и где была лежка, и чем питался зверь, и какую ветку сломал.
– Ты была за границей? – спросила Соня. – Не отвечай. Я сама отвечу. Япония?
– Китай и Бирма.
– Жалко, что не Япония. Китай и Бирма – страны бесперспективные. Мы с Аленкой в прошлом году в шоп-тур ездили, в Эмираты. Честно говоря, пожалели, что ввязались. Доходы мизерные, унижения страшные, а я чуть было в публичный дом не попала – оказалась очень во вкусе турецких гаремов. Не веришь?
– Верю.
Лидочка не поверила. Хотя, честно говоря, вкусы турецких гаремов были ей незнакомы. И откуда взялись турки в Эмиратах, она не знала.
Наконец Соня справилась со своими чувствами и продолжала:
– Институт наш не очень большой, и молодежи сначала было мало. Так что мы с Аленкой оказались в «звездах». И в устном журнале, и в капустниках – нас мужики тянули. Обычная академическая жизнь. Я думаю, что мы даже нашли свое счастье. Все своим чередом. У меня возник один перспективный мужик, немолодой уже, но, сама понимаешь, кому в нашем бальзаковском возрасте нужны молодые? Мне тридцать минуло… Правда, недавно. Никогда не дашь?
– Не дам, – согласилась Лидочка.
– И тут эта трахнутая перестройка. Это не значит, что я против демократов или перестройки вообще. Перестраивайтесь сколько угодно. Тебе надоело?
– Мне скоро уходить.
– Закругляюсь.
Лидочка узнала, как молодые женщины ходили в институт, не столько рассчитывая сказать свое слово в науке, как рассчитывая устроить личную жизнь. Причем они даже ездили два раза на пикники и вместе были в Симеизе, который оказался заштатным местечком, где по кипарисовой аллее бродили шахтеры- туберкулезники, ночевавшие под навесом на пляже, да снобистская компания из какого-то московского издательства. В Ялте они познакомились с Артуром, которому понравилась Соня, но Аленка увела его из-под носа у подруги. Из-за этого они рассорились, но случилось так, что у Артура оказалась другая любовница, с которой он не мог или не хотел порвать. Аленке пришлось сделать аборт, причем в последний момент, она все надеялась. После этого эпизода Аленка с Соней даже не здоровались в институте, но потом, сделав аборт, Аленка попыталась покончить с собой, наевшись таблеток. А когда она поняла, что теряет сознание, то ночью, в три часа, позвонила – кому бы вы думали? Правильно, обманутой и отринутой подруге Соне! Так устроен человек. Соня ей все, разумеется, простила, прискакала к ней ночью, помогала «Скорой помощи» прокачивать ей желудок, доза оказалась неопасной, но в институте кто-то узнал, и это было отвратительно, об Аленке говорили «эта самоубийца». Тогда Соня и познакомилась с ее матерью Татьяной Флотской, они скрывались у нее с Аленкой неделю на даче. Бывает любовь с первого взгляда, а бывает и отвращение с первого взгляда. Так у Сони с Татьяной. Впрочем, и Аленка к маме теплых чувств не питала за то, что та бросила ее на руках у бабушки в самом нежном возрасте, а сама устраивала свою личную жизнь. Этого дети
