– Не буду. Я тут скажу.
– Как твой друг?
– Алик? Петрик? Он из больницы сегодня сбежит. Уже все готово. Вы не настучите?
– Нет. Не настучу. Ему там угрожает опасность?
– Еще какая. Они на него не случайно наехали, вы ж понимаете?
– Наверное, если такую стрельбу подняли. Хорошо еще, что в тебя не попали.
– Я тогда об этом не думала.
– А ты откуда этого Алика знаешь? – Они стояли в коридоре. Лариса не говорила, ради чего пришла, а Лидочка задавала пустые вопросы.
– А Петрика я давно знаю. Он же наш, пресненский. Из нашей школы. Он раньше кончал. А меня он помнил, я рано расцвела.
– Ты себя высоко ценишь.
– А то кто же оценит? Это я так, шучу, вы не обращайте внимания. Я к вам пришла, потому что Алик просил. Ему-то к вам нельзя, мы не знаем, кто здесь наводит.
Лидочка чуть было не сказала, что уверена в гнусных деяниях коменданта, но осеклась – даже если Лариса решит, что это шутка, у кого-то другого может не оказаться чувства юмора.
– Алик просил у вас выяснить: вас милиция допрашивала?
– А зачем ему знать?
– Ему ничего от вас не нужно. Но он не хочет впутываться. Честное слово, он нормальный, не рвань какая-нибудь. Он бизнесом занимается, а на него наехали.
– Со мной говорили в милиции.
– Вы сказали, что видели?
– Я сказала, что запомнила номер машины.
– Но люди?
– А Алику хочется, чтобы я их опознала?
– Нет, что вы! Наоборот! Иначе они вас уберут, точно! Надо их знать, поэтому и в милиции скажите, что никого не узнали. Петрику это до лампочки, потому что он их всех все равно знает, а кого не знает, те по найму работают. И в милиции твердо скажите – не помню. Никому это сейчас не нужно. А Алика могут пришить.
– Но я в самом деле никого не видела.
– Вот и умничка, – сказала Лариса и неожиданно поцеловала Лидочку в щеку.
Лидочка замерла от такой фамильярности, а Лариса уже открыла дверь и скрылась в полутьме лестничной площадки.
Застучали ее каблучки.
Лидочка закрыла дверь. Никому не нужна твоя наблюдательность. Все понимают, что ничего, кроме опасности, она не принесет. Удивительно: все – и милиция, и жертва – просят ее не видеть, не слышать и не замечать. И даже примкнувший к ним комендант.
«Какое счастье, что я и на самом деле ничего не знаю, не замечаю и не вижу».
Глава 5
Что в шкатулке?
Позиция полного нейтралитета дала трещину уже следующим утром.
Движимая совестью, которая жестоко казнила ее за трехдневное безделье, Лидочка заработалась допоздна. В результате проснулась в десять от телефонного звонка, но подниматься не стала, дала телефону отзвонить. Снова задремала – и тут опять телефон! Она понимала, что попала в осаду. Однако терпела, сопротивлялась, но и не могла больше спать.
Она лежала на спине, глядела в потолок и размышляла о том, есть ли какая-нибудь надежда разузнать что-то о содержимом шкатулки. И не требовалось долгих размышлений, чтобы сообразить: она себя вела совершенно неправильно. Она могла выяснить куда больше о судьбе шкатулки, если бы задавала правильные вопросы нужным людям. Раз шкатулка стоит в доме Алены, а ее мать Татьяна утверждает, что никогда этой шкатулки не видела, то не следует ли из этого, что существует еще по крайней мере одно семейное гнездо Флотских или какой-то укромный уголок, в котором могут храниться их ценности? Долгие годы Алена жила с бабушкой, с Маргошкой. Маргошка ее и воспитала. А где жила Маргошка последние годы? Почему Лидочка решила, что в той же самой квартире? Наверняка нет. А это означает, что где-то в Москве… Впрочем, а почему именно в Москве – Россия велика. Как рабочая гипотеза эта картинка годилась. Следовало ее проверить. Надо только позвонить Соне или хотя бы Татьяне – вряд ли Татьяна уехала обратно на дачу. Ведь на днях будут хоронить Алену – зачем старухе снова приезжать, на похороны? Кстати, о похоронах тоже надо спросить Шустова.
Ведь похороны связаны с патологоанатомическими делами. Они должны отпустить тело Алены на свободу. А потом уж профком института может заняться своим прямым делом.
Итак, надо вставать и звонить. Сначала Татьяне о ее маме Маргошке, затем Соне – о родственниках Алены, хотя второй звонок может и не понадобиться. Потом надо позвонить милиционеру Шустову и узнать о похоронах – вроде она теперь не чужая для этого странного семейства. Надо ли говорить Шустову о визите Ларисы и ее просьбе молчать? Пожалуй, пока не надо. Он ведь и не требует, чтобы Лидочка все говорила. Забвение и в его интересах – скорее можно будет закрыть дело. Мало ли теперь в Москве бандитов, которые друг на дружку наезжают?
Особой спешки не было – тем более что Лидочка чувствовала себя разбитой, усталой, вообще состояние было такое, как будто день уже клонился к закату, и Лида весь этот день грузила кирпичи.
Телефон зазвонил снова, когда Лидочка была в душе. Еще раз он позвонил, когда она вытиралась, но не успела до него добежать.
Лидочка поставила чайник, засыпала в кастрюльку «Геркулес» и сама позвонила Татьяне.
Никто не подошел.
Странно, она была убеждена, что Татьяна еще дома. Но, с другой стороны, не исключено, что той стало страшно ночевать в квартире, где только что умерла ее дочь, и она бежала оттуда к себе на дачу. Лидочке стало жалко старуху – лучше бы уж ко мне пришла.
Тогда Лидочка позвонила Соне. Соня обрадовалась звонку и сразу принялась рассказывать, как она пришла в институт, и как она все организовала, и как все теперь смотрят на этого Осетрова. Как на прокаженного!
Соня еще не знала, когда похороны, она сама собиралась позвонить Шустову или следователю, с которым, оказывается, вчера встречалась, и он произвел на нее весьма благоприятное впечатление. Он склонен закрыть это дело и ограничиться моральным осуждением. Хотя она, Соня, привлекла бы Осетрова. За доведение до смерти хорошего человека!
– Соня, скажи, пожалуйста, – попросила Лидочка, когда рассказ Сони выдохся. – Шкатулка, о которой ты рассказывала и которая пропала из квартиры Алены – откуда она у нее появилась?
– Я же тебе сказала: от бабушки Маргариты, – уверенно ответила Соня, подтвердив Лидочкины мысли. – Из хибары.
– Это еще что такое?
– А это прошлое дружного семейства Флотских, – ответила Соня. – Когда наша Аленка подросла и ее мамаша Татьяна добыла квартиру только для себя, то Маргарита вообще уехала из Москвы. И последние годы бывала здесь только наездами. У нее была идея, что Аленке не светит замужество, если она будет существовать в однокомнатной квартире с древней бабусей.
– Ну не такая уж Маргарита была древняя, – вступилась за нее Лидочка.
– Ты не знаешь – молчи! Она померла в восемьдесят пятом. Значит, ей было восемьдесят семь, клянусь тебе. Но никакого маразма!
– А как же Аленка согласилась, чтобы бабушка уехала? Ведь за таким старым человеком нужен уход.
– Маргарита сама за собой горшки выносила. До самой смерти. Она и умерла, как говорится, в одночасье. Правда, перед смертью в больницу попала. Но, может, это и хорошо, померла в цивилизованных условиях.
– Цинизм тебе не идет.
