Тебе это знакомо?
– «…соитие – трение известных органов и выбрасывание семени, соединенное с особыми спазмами»[47], – мысленно процитировал он в свою очередь.
– Знакомо, – вздохнула она. – Я знаю, что знакомо. Но при этом ты думаешь не обо мне.
Она поставила на пол золотые чаши и разлила вино.
– «Горькой влагою старого Фалерна» [48] наполняю твою чашу до краев.
– Мы и так выпили изрядно в гостях у актеров.
– Пей, – повторила она. – И не смей со мной спорить. Да, я пьяная, но хочу быть еще пьянее. И ты тоже… будешь пьяный… Обо всем забудешь. Все-все забудь… да…
Элий пригубил вино и поставил чашу на пол.
– Так не пойдет! Пей до дна и не увиливай.
Сама она уже осушила свою чашу и теперь перевернула ее и пролила несколько капель на тончайший виссон ночной туники. Элий подчинился и выпил свою чашу до дна.
– Отлично! – Летиция захлопала в ладоши. – Ну и что же ты помнишь? Помнишь, кто ты?
– Я – Цезарь…
Она затрясла головой:
– Пей еще! – И вновь наполнила чашу, вино полилось через край. Ковер был загублен. Элий пытался протестовать, но напрасно. Она заставила его выпить. И вновь стала спрашивать, смеясь, помнит ли он что-нибудь.
– Я был гладиатором…
Таблин плыл кораблем в бурном море. Элий делал отчаянные усилия, чтобы вернуться в реальность, однако новая чаша его доконала. Комната приобрела фантастические очертания. Мраморный бюст подпрыгнул в воздух, у него появились руки, причем они кружили в воздухе отдельно от тела. Элий тряхнул головой, но прогнать странное видение не смог.
«Я что-то забыл… что-то важное… но стоит ли помнить это важное? Ну конечно, не стоит… ничего не стоит помнить… все надо забывать немедленно… как только что-нибудь произойдет, надо это немедленно забыть, тогда будет хорошо… все хорошо…»
Что он может помнить? Разве что-то было в прошлом? И что такое прошлое? Тень, на которую приятно наступить. Он сказал об этом вслух. Язык заплетался.
– Вот и отлично, вот и хорошо, – приговаривала Летиция, стаскивая с него тогу. – Зачем ты надел пурпур?
В самом деле, зачем он надел тогу?
– Раз ты ничего не помнишь, значит, теперь ты любишь меня, – шептала Летиция. – Ведь ты хочешь меня? Так? И значит – любишь…
Да, да, он желает ее. А кто она такая? Откуда взялась? Пришла сама или он ее позвал? Может, она девчонка из Субуры, и он должен заплатить ей перед уходом? Достаточно ли она искусна в любви, чтобы быть шлюхой? Ну, страстности ей не занимать – она целует, жадно впиваясь в его губы, сплетает свой язык с его языком, она царапается, и пребольно кусается. Она опрокидывается на ковер и извивается, как змея, она требует все новых и новых ласк как доказательств любви. Но она не особенно искушена для девчонки из Субуры. Она другая. Но откуда? Как попала сюда? Разве он ее любит? Ведь он любит Марцию. И зачем он так напился? Разве пьяный угар может заменить любовь?
«Может»! – стучала кровь в висках.
Его охватило исступление. Пьяный сатир поймал в лесу юною нимфу. Едва удовлетворив желание, он вновь приходил в возбуждение. Ласковый зверь, он покусывал кожу, теребил губами соски, ластился, и его ласки заставляли биться в судорогах хрупкое тело нимфы. Ее жалобный вздох выражал то ли наслаждение, то ли боль – не разобрать.
«…трение известных органов и выбрасывание семени…»
День разгорался, и солнце вовсю светило в окна таблина. Элий и Летти спали на ковре пьяным сном без сновидений.
Он очнулся потому что кто-то тряхнул его за плечо и сказал нараспев:
– Элий Цезарь…
Элий замычал, не открывая глаз, и поднес руку к голове. Прикосновение вызвало нестерпимую боль. О боги, никогда в жизни он так не надирался.
– Элий Цезарь, – вновь позвал кто-то.
Голос был женский. Но не голос Летиции. Значит, придется открыть глаза. А так не хочется.
Элий разлепил веки. Прямо над собой он увидел опрокинутое женское лицо. Немолодая женщина склонилась над ним и трясла за плечо. Элий попытался встать, но не смог – комната опрокинулась, а пол накренился, Элий вновь повалился на ковер. В висок над правой бровью впилась раскаленная игла.
– Я принесу кофе, – сказала женщина. – На кухне кто-нибудь есть?
– Кто-то есть, – Элий спешно прикрыл ладонью рот, сообразив, что от него должно нести перегаром.
Женщина ушла. Во всяком случае лицо ее исчезло. Теперь Элий мог разглядеть потолок. На росписи Гектор прощался с Андромахой. На заднем фоне высились храмы Илиона, скульптуры и колонны сильно смахивали на Римский форум. Элий подумал, что проигравший Гектор ему всегда нравился куда больше победителя Ахилла.
Элий вновь попытался подняться, и опять не смог – в этот раз ему помешала голова Летиции, что покоилась у него на плече. Летти мирно посапывала, и от нее изрядно несло вином. Отлично! После вакханалии они спят на ковре в таблине, укрытые – кто бы мог подумать! – пурпурной тогой Цезаря. Хорошо, хоть не нагие! Элий повернулся и глянул на хронометр. Стрелки часов указывали полдень! Ну и ну! Еще час назад он должен был начать прием своих клиентов. И что в таком случае делает проходимец Квинт? Надо полагать, тоже дрыхнет! Элий слегка тряхнул Летицию за плечо. Никакого эффекта. Он тряхнул сильнее. Она замычала и перекатилась на другой бок.
– Летти! Вставай! – проорал он ей в ухо.
Она скорчила болезненную гримасу и вновь принялась поудобнее устраиваться у него на груди.
– Уходи скорее! – прошипел он. – Ко мне пришли клиенты.
– Ну как же, помню… Двадцать семь штук, – сквозь сон пробормотала она. – Выдай каждому по тысяче сестерциев и отошли подальше. Чтоб не мешали, – она сладко, как ребенок, причмокнула губами.
Элия разбирали смех, и злость. Никогда, кажется, он не попадал в столь дурацкое положение. С трудом поднялся – не на ноги, а всего лишь на четвереньки и попытался отыскать свою тунику. Она нашлась под столом. Одевшись, он принялся придумывать план срочной эвакуации супруги. Добраться из таблина до спальни можно было в этом особняке только через атрий. А там уже собрались клиенты – и судя по голосам – им давно надоело читать медные доски с перечислением заслуг рода Дециев и выдержками из старинных преданий, а так же рассматривать восковые маски и бюсты бесчисленных императоров. Пройти через атрий в своей прозрачной тунике из виссона Летиция никак не могла. Впрочем, она вообще не могла никуда идти. Тут Элий вспомнил, что явился в таблин в халате, а тунику надевал уже здесь. Халат – это выход. Он нашелся висящим на бюсте Юлии Кумской работы Марции. Марция… Сердце кольнуло, но не так сильно, как прежде. Неужели он когда-нибудь привыкнет и не будет всякий раз вздрагивать от боли? Неужели этот миг наступит? Какое счастье! Он так и подумал: счастье. Счастье – это отсутствие боли – считают стоики. Когда-то Элий не понимал этого, теперь понял и принял.
Элий подобрал валявшуюся на полу тогу и повесил ее на бюст Юлии Кумской вместо домашней одежки. Потом стал искать сандалии, вспомнил, что явился из ванной босиком. Несомненно, этот день будет исключительным днем в его жизни. После очередной неудачной попытки разбудить Летицию он закатал юную беспутную супругу в просторную тунику, взвалил на плечо и вышел в атрий, придерживая теплую сопящую ношу одной рукой, а другой держась за стену – боялся, что без ортопедической обуви правая нога может подвернуться, и он грохнется на пол вместе с Летти. В атрии дожидались шестеро. Хорошо, хоть не двадцать семь.
– Будьте здоровы, – сказал он, ни на кого стараясь не смотреть, на мгновение оторвал руку от стены и
