своей внешности меньше, чем о симптомах болезни, из-за которой его пригласили. Он внимательно выслушал все, что могла сказать ему молодая женщина, прежде чем спросить, может ли он осмотреть больную.
Подойдя к ней, он методически пощупал пульс, осмотрел язык, взглянул на мочу в пузырьке и задал несколько вопросов о том, часто ли она кашляет и что у нее болит.
— У меня много таких больных, — сказал он Флори. — Это воспаление в груди вызвано, несомненно, исключительно низкой температурой нынешних зимних месяцев. Не думаю, чтобы состояние вашей матери было более тревожным, чем у всех других. Однако отнестись к нему следует серьезно. Делайте ей теплые припарки с мукой из льняных зерен два раза в день. Давайте пить настой просвирника, в который можете добавить унцию сиропа мака-самосейки, я его вам оставлю. Не давайте лишнего, так как если он и оказывает благотворное действие, в очень больших дозах может быть вреден. Наконец, во время приступов кашля пусть она пьет несколько глотков ольхового вина. Ей тут же полегчает.
Он был очень внимателен и хотел, чтобы его хорошо поняли.
— Я приду снова завтра.
Доктор приходил несколько дней подряд, казалось не обращая никакого внимания на снег, который валил все время.
Он входил в дом, стряхивал с плаща хлопья снега, вынимал из саквояжа какой-нибудь новый эликсир, приготовленный накануне, таблетки или же какую-нибудь мазь, рецепт которой нашел в сборнике арабской медицины.
Состояние Матильды не ухудшалось, но и не становилось лучше.
— По дороге к вам я зашел в собор святого Мартина, — сказал он Флори во время четвертого визита, — попросить чудотворца помочь в излечении одного из моих больных, с которым дело очень плохо. И воспользовался этим случаем, чтобы помолиться за вашу мать.
— Спасибо, доктор Лодеро. Я тоже просила молиться за нее свою сестру, бенедиктинскую монахиню в Туре, вместе с ее подругами.
Внимание врача очень трогало Флори. Его заботливость полностью подтверждала впечатление о нем, которое она вынесла с самого начала. В противоположность многим его коллегам наука, которой его обучили, не убила в нем человеческие чувства.
После осмотра Матильды Флори, как обычно, и на этот раз предложила ему теплого вина с корицей.
— Мы так благодарны вам, доктор, за то, что вы приходите в такую отвратительную погоду, — говорила Флори, пока он пил. — Такой долгий путь и небезопасный…
— Ах! Эти неприятности входят в мою профессию, — сказал он с улыбкой. — Бывало и похуже!
— У него были серые глаза, под цвет седых волос, большой нос любителя покушать, глубокие морщины на голом лбу.
— У меня сейчас много больных за городом, — продолжал он, опустошая бокал, — по всей окрестности, и приходится проводить в дороге больше времени, чем у каждого из них.
Он поднялся.
— Теперь я еду в Сен-Пьер-де-Кор к человеку, разбившему локоть при падении двуколки. А потом, прежде чем вернуться в Монлуи, заеду в Тюиссо, к счастью, это совсем рядом.
Флори, уже направившаяся было к двери проводить врача, с живостью обернулась.
— Там тоже кто-то болен? — спросила она, даже не подумав.
— И да и нет. Там поселился дворянин, приехавший из Палестины вместе с королем, и, видно, ему не очень нравятся наши места. Это заметно по его настроению. Он жалуется на ужасные боли в голове и бессонницу. Мои лекарства ему, увы, не приносят облегчения, поэтому он часто приглашает меня к себе попробовать какое-нибудь новое лекарство.
Он пожал плечами, закутываясь в свой тяжелый плащ.
— Мы с ним много беседуем. Иногда он оставляет меня поужинать. Это человек больших знаний и таланта. Ему случается и писать прекрасные стихи, но счастливым его не назовешь.
— Почему же он живет в Турени, если ему здесь не нравится?
— Не знаю. По правде говоря, я вообще мало знаю о нем. Он подробно рассказывает о нравах неверных, об их культах, об огромных трудностях, которые приходится преодолевать свободному королевству Иерусалима, чтобы выжить, но никогда ни слова не говорит о своих собственных заботах. Впрочем, при этом он, как ни удивительно, живо интересуется живущим здесь людьми, их образом жизни… признаться, причины этого интереса мне не очень понятны.
— Он живет один?
Ее тон выдавал желание оставаться нейтральным. Однако в действительности таким не был, потому что доктор Лодеро на секунду задержал на своей собеседнице такой же внимательный взгляд, как при расспросах Матильды об ее самочувствии во время своих визитов.
— Он живет на широкую ногу, у него много слуг, но не видно, чтобы рядом с ним был кто-то, кто ему дорог.
Флори не осмеливалась продолжать свои вопросы. Она попрощалась с врачом и вернулась в свою комнату.
На следующее утро снег уже не шел, но мороз усилился. Люди с трудом балансировали на скользком замерзшем снегу. С крыш свисали сосульки, колючий ветер перехватывал дыхание, свистел по всей долине Луары. Издалека, из глубины окружавшего поместье леса, доносился вой волков.
— Погода такая, что хороший хозяин собаку из дому не выгонит, — заметила Сюзанна, укладывая поленья на еще теплившиеся со вчерашнего вечера головешки и золу. — Дорога, наверное, такая скользкая, как ваше зеркало из полированного олова. Сегодня доктор, конечно, не приедет.
— Посмотрим.
Флори готовила для матери теплое молоко с медом.
— Я тоже хочу этого попить, — сказала Агнес, бегавшая по всей зале со своими обеими левретками.
— Почему бы и нет? Ничего нет лучше для здоровья.
День прошел в мелких делах. Матильде, казалось, стало лучше. Температура понизилась. Помогая матери одеться, а потом во время еды Флори обменялась с нею несколькими фразами.
Доктор Лодеро не едет. Никого не видно на дороге, да и ее самой не различить под сплошной коркой льда и снега. Деревня, холмы, величественная равнина, деревья — все было либо белым, либо черным, белое и черное, без конца и края. Неприветливое небо едва пропускало свет. Низкое и серое, оно дышало такой суровостью, что казалось невозможным, чтобы все еще где-то продолжало существовать солнце.
После легкого ужина Матильда осведомилась о том, который час. Флори усмотрела в этом многообещающий знак. Если мать снова начинает интересоваться тем, что происходит за занавесками ее кровати, значит, можно надеяться на выздоровление.
Последующие дни показали, что она не ошибалась. Состояние больной улучшалось. Температура была невысокой, стало прибавляться сил. Матильда, хотя еще и очень слабая, не страдала больше так изнурявшей ее потливостью. Она меньше кашляла, и к ней все больше возвращался аппетит.
— Когда придет врач, вы будете уже на ногах, если дело пойдет так и дальше!
— У меня крепкий организм, дочка, и час мой еще не настал!
Флори подумала, что серьезная улыбка матери относится к совсем недавнему прошлому, на самом же деле она имела в виду будущее.
Настал момент, когда выздоравливавшая смогла опустить ноги на пол, встать на нетвердых ногах и сделать несколько шагов под руку с дочерью. Она попросила ароматизированной воды, велела дочери причесать ее, отказавшись от белой повязки, удерживавшей волосы, и, наконец, позволила ей принять Агнес, голос которой она уже давно слышала только через закрытые двери.
Флори почувствовала, как у нее гора с плеч свалилась, поняв, что матери гораздо лучше, но пока еще не поднимала в разговорах с Матильдой некоторых тем, которые по-прежнему день и ночь не оставляли ее в покое.
Она ощутила, как в ней из чувства стыда и страха, из смятения и боли, из тревоги, из неуверенности
