Меч Владигора

Свирель и гусли какое-то время перекликались меж собой, будто спорили, но очень скоро сошлись в разудалой песенке, и старик затараторил скороговоркой:

— Сказочка-рассказочка для баб и мужиков — на том из языков, которого не знаем, однако понимаем — тарабарщинка! Не судите, не корите, не ругайте сгоряча. С перва раза не смекнете — позовите толмача!

Молодуха, оторвавшись от свирели, с хитрецой оглядела народ и запела нарочито нравоучительно:

«Манмазейка Малмалека, трандыхаться не ходи
в те краюхи, где Грозека крандыётся на пути!» —
так твердонила Малека Малмалеку своему.
Но не слухал Малмалека — трандыхал в краюхиму!
     И у самой океаны,
     где хлюпаются киты,
     наступил свои топтаны
     на Грозекины хвосты!

Тут песенку подхватил старик:

Разбузанилась Грозека,
     зарырыкала: «Хро-хро!» —
и глупеха Малмалека ухватила за перо!

Вновь запела девица, на сей раз по-детски пискляво:

Переспугал Малмалека:
     «Ой, Малесонька, ситай!
Мне Грозека-обожрека
     всю крылашку зацапай!..»

Народ, собравшийся возле скоморохов, не удержался — захохотал. «Тарабарский» язык, разумеется, не нуждался в переводе.

Внушительным басом вступил дед:

Как услышала Малека от сыночка выкрикон,
созывала всех зверека: «Заспасите! Убивон!»
     И звереки прибегали,
     И Грозеку топотали,
     топоточили-топты
     все Грозекины хвосты!
Отпускала тут Грозека
     Малмалека из зубов,
шлямго прыталась Грозека
     в темень-темину кустов.

Внучка продолжила изображать — и голосом, и забавными ужимками — невиданного Малмалеку.

Малмалека всех зверека от души спасидарил
и любимейшей Малеке, заслезинясь, лопотил:
«Разлюбимая Малека, никогда не закатю
в те краюхи, где Грозека крандыётся на путю!»

Концовку песенки (как стало ясно, весьма нравоучительной) дед и внучка громко пропели вдвоем:

Лучше слухаться Малеку
и на свете долдыхасть,
чем в Грозекину пузеку
раньше времени попасть!

Дружный хохот зрителей еще пуще раззадорил скоморохов. Вряд ли они собирались устраивать представление в столь поздний час, все получилось как-то само собой. Но они, вероятно, почувствовали, что и обозникам, притомившимся в долгой дороге, и дружинникам, издерганным недавними треволнениями, сейчас просто необходимо расслабиться, выплеснуть из себя напряжение трудного дня. Поэтому старик- гусляр, не прерывая струнный перебор, подмигнул внучке и выдал замысловато-залихватский мотив, отдаленно напоминающий тревожные звуки набата.

Молодуха, вызвав вскрики удивления и восторга, вдруг прошлась колесом, очерчивая невидимый круг на поляне, и очутилась возле жарко пылающего костра. Она выхватила из него полешко, высоко подбросила и — Владигор не поверил глазам! — мгновенно вонзила в него сразу три метательных ножа. Яркие искры разлетелись вокруг огненным дождем.

Но дальнейшее показалось Владигору вообще невозможным. Даже не позволив горящей головне упасть на землю, скоморошка перехватила ее и кинула вверх, а вслед за ней — один за другим тройку других ножей, незнамо как успев вытащить их из своей кожаной перевязи. Отточенные лезвия и обжигающие искры замелькали в единой круговерти.

Гусли не поспевали за движениями девичьих рук. Старик, отбросив всякие попытки угнаться мелодией за выкрутасами внучки, старался хотя бы на одной струне соответствовать ее все убыстряющемуся ритму. Что его немолодые пальцы, ежели острые глаза воинов не могли проследить за мельканием ножей!..

Резкий звук лопнувшей струны оборвал чудодейство. Белокурая скоморошка, сбившись с ритма, едва сумела поймать два ножа, когда третий чуть не поранил ее, вонзившись в землю возле ступни. Не растерявшись, она перехватила-таки огненную головню и широким взмахом очертила ею благодарственный круг — зрителям. Низкий, но исполненный внутреннего достоинства поклон завершил это невероятное представление.

Все загалдели разом, будто стая ворон. Очевидно, не только для дружинников, но и для людей Ставра все увиденное было внове. Владигор же пребывал в полном замешательстве. Ничего подобного не