…Когда затих в ночной дали конский топот, Владигор прилег у тлеющего костерка и широко распахнутыми глазами взглянул на бескрайнее звездное небо. Пожелание Филимона было искренним, да толку-то? Они оба знали, что великие небожители давно предпочитают не вмешиваться в земные дела. То ли своими заботами сверх меры заняты, то ли беды людские мелочной суетой считают, то ли другие причины имеются… Нет, сегодня следует надеяться лишь на собственные разум и силу.
Владигор смежил очи. Он позволит себе отдохнуть до первых проблесков зари над горизонтом, а затем — в путь, навстречу неведомой судьбе.
4. Отец и дочь
Ильмерский князь Дометий выглядел гораздо старше своих сорока восьми лет, а уж чувствовал себя, особенно по вечерам, и вовсе столетним старцем. Поэтому терпеть не мог, если вдруг его беспокоили в поздний час, перед отходом ко сну. Причина, по которой кто-нибудь из дворцовой челяди осмелился бы в такое время войти в княжескую опочивальню, должна быть столь веской, что… В общем, избавьте нас, великие небожители, от подобных несчастий!..
Когда княжеский писарь Нефеда, трепеща от страха, на подгибающихся ногах вбежал в княжеские покои, Дометию хватило одного взгляда, чтобы понять: серьезная беда приключилась.
— Не вели казнить, добрейший повелитель! — единым духом затараторил Нефеда. — Беда у нашего порога! Меня сотник Есип к тебе послал, сам от крепостных ворот отойти не смеет, ибо там сейчас — дикари лесные, беренды!
— Беренды? — выпучился на него Дометий. — Уж не пьян ли Есип? Откуда здесь берендам взяться?!
— Не знаю, князь… А своими глазами видел: не менее полусотни, гуртом стоят. И наши средь них — по рукам связанные!
— Какие наши? — Дометий по-прежнему ничего не понимал из сбивчивого рассказа писаря. — Почему и кем связаны?
— Дружинные люди, князь, которых беренды в полой взяли… Есип узнал их, — тут Нефеда бухнулся на колени, застонал, как от зубной боли, — узнал их и говорит, что два десятка пленников — это вся охрана, которая с княжной была!..
— Да что ты лопочешь такое, смерд поганый? — Дометий не поверил своим ушам. — Княжна… Где Бажена, где моя доченька?!
— Н-не ведаю, всемилостивый, — дрожа всем телом, ответил писарь, — Среди пленников ее нет, н- но дикари сказали, что жива красавица н-наша.
Выбелев лицом, как чистое полотно, князь Дометий без сил опустился на край своей широкой постели. Прижал к груди ладонь и едва слышным голосом велел:
— Всю дружину — к воротам градским, берендов бить… Нет, постой! Живыми хватать, выпытывать у каждого, куда Баженочку дели!
— Ой не надо, родимый наш! — взмолил вдруг Нефеда. — Сотник особо просил шума не поднимать!.. У лесных дикарей послание для тебя, в нем про княжну сказано. Если берендов бить станем, лютая смерть ждет нашу девоньку. Поэтому сотник просит тебя к воротам выйти и сие послание у вожака лесного взять. Только тебе — из рук в руки — согласны его передать.
После этих слов Дометию чуть полегчало. Значит, жива доченька, жива ненаглядная! Как был в халате и в мягких онучах, так и бросился опрометью из опочивальни. Писарь и телохранители едва поспевали за ним. Куда только его недавняя немощь испарилась?
У крепостных ворот его поджидали сотник Есип и около дюжины воинов. В колеблющемся свете факелов их лица показались князю растерянными, даже испуганными.
— Такое дело, князь, — сокрушенно покачал головой Есип. — Наши пленные у них навроде живого щита. Лучники стрелять не могут — в своих попадут. А ежели беренды правду говорят о княжне, так и вовсе нельзя бой начинать.
— Про Бажену правду говорят, — с неожиданной твердостью прервал его Дометий. — В другом вопрос: где ее прячут?
— О том ни словечка. Уверяют, что ничего худого ей не сделали… И не сделают, ежели ты самолично, и даже в тайное свое капище не заходя, послание от них примешь, а также дашь им уйти без помех. Дружинников наших отпустить обещают… Я склонен им верить, князь.
— Ясно, сотник, все ясно, — торопливо произнес Дометий. — Открывай ворота, пусть несут свою грязную писульку!
Есип голову чуть склонил и напомнил князю:
— Они тебя самолично видеть желают. Ильмерский князь должен к ним выйти… Сами в крепость ни шагу не сделают.
— Ага, боятся! — взвизгнул Дометий. — Переплут им в задницу! Еще как боятся ильмерских мечей! А вот мне их зубы и когти не страшны. Желают с князем встретиться? Ладно, выйду — пусть полюбуются!
Сотник махнул кому-то рукой, створки крепостных ворот медленно распахнулись. Горячность Дометия изрядно приугасла, когда он разглядел в вечернем сумраке огромную толпу дикарей.
Одетые в звериные шкуры, ростом до трех аршин, вооруженные суковатыми дубинами, а кое-кто и мечами (вероятно, отнятыми у дружинников), они являли собой внушительное зрелище грозной и неукротимой силы. Той силы, которая, будучи сродни человеческой, заведомо превосходит ее… И князь Дометий сразу ощутил нелепость собственного наряда и малочисленность своей охраны. Но отступать было поздно.
Из толпы дикарей навстречу шагнули двое. В свете факела, бесстрашно удерживаемого сотником рядом с князем, он легко различил первого — и вновь покрылся холодным потом: это был Узан, командир охранного отряда княжны. Его руки были крепко связаны за спиной, на шее висел небольшой малахитовый ларец.
Князь, не сдерживаясь, застонал. Ведь то был хорошо известный ему драгоценный ларчик, в котором Бажена не первый год прятала свои любимые девичьи безделушки.
Чуть позади плененного дружинника, на голову возвышаясь над ним, разлапистой походкой двигался лесной дикарь. Обнаженный меч в его могучей руке жестко упирался острием в шею Узана.
Они остановились в трех шагах от князя, и бывший командир охранного отряда тяжело опустился на колени. Дометий при этом невольно взглянул в лицо беренда. Тот был спокоен, смотрел прямо в глаза князю и словно не замечал направленных ему в грудь ильмерских стрел.
— Виноват пред Ильмером, смерти заслуживаю, — с трудом пробились к сознанию Дометия слова коленопреклоненного Узана. — Не совладали мы с лесным воинством. Много их было, и напали нежданно… Моих людей дубинами поглушили, ловчими сетями опутали, лесными кошками запугали…
— Оно и видно, что запугали, — жестко ответил Есип.
Дометий не дал продолжать, обратился к беренду:
— Где послание?
— В ларррце берри.
Сотник Есип быстрым движением меча перерезал веревку, которой ларец княжны был привязан к шее Узана, и, достав из него свернутый в трубку пергамент, протянул князю.
Дометий развернул послание, однако черно-вишневые буквицы дрожали и расплывались перед глазами. Он сунул пергамент писарю:
— Читай!
— «Дометию Ильмерскому от вождя Лесных жителей Грыма Отважного…»
— От него, грры, — удовлетворенно взрыкнул дюжий дикарь.
— Странно, — заметил писарь. — Хорошей рукой начертано, грамоте обученной. Не похоже, чтоб лесной человек писал…
— Дальше читай! — вспылил Дометий.
— «Дочь твоя жива и невредима. Не делай попыток вызнать, где она спрятана. Ничего не узнаешь, а
