Бажену погубишь. Людей моих тоже не обижай. За каждого безвинно пострадавшего беренда у твоей дочурки по пальчику отсечено будет, а дальше — больше…»
— Твари безбожные! — вновь застонал Дометий. — За что дитя?!
— «Ежели хочешь назад ее получить живой и здравой, выполни в точности мои указания», — с дрожью продолжил Нефеда.
— Читай, смерд! — проныл Дометий. — Читай, не трави душу!
— «Завтра в полдень жду тебя на берегу Ильмер-озера в том месте, которое мой человек укажет. Ради пущего спокойствия можешь взять охрану из двадцати воинов, но не более сего числа.
Не явишься к сроку или надумаешь каверзу учинить, пеняй на себя — дочери своей никогда не увидишь. А за свою жизнь не беспокойся, мне нужды в ней нет.
Хочу переговорить с тобой по важному делу.
О сем послании народу не сказывай, дабы себе и делу не навредить». Подписано: «Грым Отважный», а еще пятно какое-то возле подписи…
— Грррым свой большой палец для верррности приложил, — пояснил беренд. И сплюнул Нефеду под ноги.
У крепостных ворот застыла жутковатая тишина. Все зависело теперь только от воли князя. Но немногие догадывались, что Дометий может сейчас потребовать отвести его к тайному капищу, — и тогда…
— Не ходи туда, князь, не надо, — с неожиданной мягкостью произнес дикарь.
— Куда? — оторопел Дометий. — О чем ты?
— Не знаю. — Беренд легонько пожал плечами. — Гррым прросил сказать это, если ты думать начнешь. Ты начал — я сказал. О дочке подумай, о дочке можно…
Грузно повернувшись спиной к ильмерским воинам, он неторопко отправился к своей ватаге. Тишина сгустилась до звона в ушах.
Дометий оглянулся на сотника Есипа и, понурив голову, сказал негромко:
— Седлай коней, сотник. К Бажене едем…
Рассвет на южном берегу Ильмер-озера по своей красе вряд ли уступал неповторимым зорям восточного Синегорья. Так считал князь Дометий, вернее, так он считал в ту пору, когда был частым гостем князя Светозора. Много воды утекло с тех времен в двух великих реках их княжеств — в Аракосе и Чурань- реке… Ныне, когда уж двенадцать лет миновало со дня гибели Светозора, Дометий напрочь забыл о том, как сияет заревое небо не только с княжеской башни Ладора, но со стен ильмерского града Берестье… Пустяки, вздор, помнить не о чем! Но почему сердце сжимается — сейчас, когда впервые за долгие годы судьба выводит его к зеленым холмам озерного прибрежья?
Муторно было на душе у Дометия, муторно и погано, как давно не бывало…
Пока двигались берегом, близким к Берестью, княжеская охрана ничуть не беспокоилась, уверенная в своих силах. Но свернули, повинуясь жесту лохматого беренда, в темную осиновую чащу, миновали топкую низину, вышли на холмики, поросшие малорослым ельником, — и настроение изменилось.
За ельничком настоящие леса начинались, густые и для конников не самые лучшие. Здесь не только ватагу диких берендов упрятать можно, а пятисотенную дружину — запросто.
Дружинники, оглядываясь по сторонам, чуть оробели. Из-за мохнатых ветвей в любой момент могли вылететь дикарские дротики, от которых — в такой близи — кольчуги и латы не слишком надежная защита. А заверениям беренда, что никто их бить не собирается, кто всерьез поверит?
Похоже, только Дометий не воспринимал гнетущего мрака и близкой опасности. Все его мысли были заняты судьбой исчезнувшей дочери. Что с ней? Как она, юная и беспомощная, выдерживает дикарское обхождение? В клетке ее замкнули, в тайной землянке или в дупле прогнившего дуба? Чем кормят, если вообще кормят? И зачем, зачем проклятым берендам понадобилось ее похищать?
Разум Дометия медленно сгорал в тоскливых догадках, но ответов у него не было.
…Дружинники не зря беспокоились. Как только миновали очередной холм и въехали в чащу, из ближнего бурелома высыпали десятки берендов и в мгновение ока рассыпались вкруг небольшого отряда Дометия.
Испуганно заржали кони, воины схватились за мечи и копья.
— Гррры! Не бойтесь! — раздался насмешливый рык сопровождающего их беренда-великана. — Не будет худа, коли я обещал. Мои люди никого не тррронут.
— Твои люди? — спросил Дометий, словно пробуждаясь от спячки. — Может, ты и есть их вождь, Грым Отважный?
— Верррно сообрражаешь, Дометий, — кивнул великан. — Дальше вдвоем пойдем. Коня оставь, и твои люди здесь останутся.
— Я с князем пойду, — встрял сотник Есип.
— Как хочешь, — пожал плечами Грым. — Тогда никуда не пррридем. Рразумеешь?
— Останься, — устало промолвил князь. — Здесь, как видно, не моя власть.
Недовольный гул дружинников и бряцание мечей были ему ответом. Есип, глянув на князя, поднял вверх правую руку, и все увидели, что в ней нет оружия.
— Ждем до вечера, — коротко пояснил сотник. Добавлять к сказанному ничего не требовалось, и это было понятно всем.
Еще с полверсты Грым вел князя через лесные заросли, то и дело принюхиваясь и меняя направление. Наконец он подтолкнул Дометия, и тот, проломив легонький ивняк, совершенно неожиданно оказался на берегу ручья. Взгляд князя уперся в противоположный берег, ибо на нем стояла неказистая бревенчатая избушка, почти сплошь заросшая бело-зеленым мхом…
— Иди, грры, — тихо сказал беренд. — Ждут.
Не раздумывая, Дометий в три шага одолел ручей и распахнул скрипучую дверь. После яркого солнечного света он ничего не видел в полумраке избушки, однако девичий радостный вскрик развеял всякие сомнения.
— Отец!
— Бажена!..
Отец и дочь обнялись. Затем руки его тревожно заскользили по ее плечам, голове, лицу, шее.
— Ты здорова, доченька? Не ранена? Нигде не болит?! Как себя чувствуешь?
— Все хорошо, не волнуйся, — торопливо ответила княжна, целуя мокрые от слез щеки Дометия. — Никакой беды нет, поверь… Давай присядем, милый, мне поговорить с тобой надо…
— Да, конечно надо. — До князя постепенно начинало доходить, в каком положении оказались он и его дочь. Может быть, он сделал роковую ошибку: сперва заложницей была только Бажена, теперь и он вместе с ней?
— Надеюсь, князь, ты сумеешь сейчас рассуждать здраво.
Внезапно раздавшийся голос не испугал его, поскольку он принадлежал женщине, но заставил вздрогнуть. В этом голосе явственно слышались власть, решимость и… и мягкость.
Не выпуская дочь из объятий, он оглянулся. В потоке солнечного света, падающего из распахнутой двери, стоял человек.
Женщина? Почему же она в мужском одеянии? Почему в руке у нее меч? Почему голос ее показался знакомым?
— Не узнал, князь? А ведь ты не раз меня, еще крошечную, на руках держал.
Дометий тихонько отстранился от дочери, распахнул на груди рубаху: дышать стало тяжело, совсем тяжело.
— Любава, — не спросил, а сам себе ответил. — Значит, ты заодно с ними.
— Нет, — быстро произнесла Любава. — Они заодно со мной.
— А я заодно с Любавой, — вдруг услышал он твердый голос Бажены. — И с ними, если ты подумал сейчас о берендах.
Дометий покачнулся и, не издав ни звука, стал медленно оседать на пол. В последний момент руки Бажены и Любавы подхватили его, не дали упасть и бережно перенесли на узкую лавку возле окошка.
