Толпа — это не мы.
Но кому принадлежат все эти метафоры? Фрейду, Бурку, историкам французской революции, деятелям девятнадцатого столетия, журналистам. То есть кто рассказывает нам. Что есть толпа? Не сама толпа — толпа не рассказывает историй; наблюдатели за толпой, те, кто наблюдал за ней, как вы наблюдаете за чем-нибудь, глядя из своего окна. Эдмунд Бурк переехал в Лондон и знал о революции с чужих слов. Ипполит Тайн о парижской коммуне читал в английских газетах, а потом читал лекции о ней в Оксфорде. А единственная толпа, которую видел Густав Ле Бон, «создатель теории толпы» — это, похоже, толпа спешащих за покупками парижан. Кроме того, свою теорию Ле Бон обильно подкрепил пассажами из Сципио Сигеле, Габриэля Тарда и (неизбежно) Ипполита Тайна. Фрейд, два года спустя после окончания Первой Мировой с ее разгулом национализма и антисемитизма создавший собственную теорию толпы и ее лидеров, основывал ее на трудах «непревзойденного» Густава Ле Бона.
История толпы — это история страха: страха стать жертвой, страха утери имущества, страха террора (и Террора тоже); этот страх настолько силен, что ему просто необходимо дать имя — чтобы чувствовать себя безопаснее. Теории толпы — наглядный пример. Они дают нам политику насилия и его социологию. С их помощью мы объясняем революции и свое эго. Они говорят, где причина, а где следствие, рассказывают нам о подавлении, жестокости, несправедливости, тюрьмах и пытках, цене хлеба, потере земли, эксплуатации, последствиях механизации и дегуманизации человечества. Теории толпы объясняют нам о толпе и насилии все — правильные посылки все время приводят к правильным результатам. Теории толпы объясняют, почему — неустанно, шумно, так громко, что страх больше нам не страшен. Но теории толпы крайне редко объясняют нам, что: что происходит, когда начинается «махач», что такое страх, как это — быть частью толпы, быть одним из ее создателей.
В моей коллекции есть фотография, на которой запечатлены уличные беспорядки в Югославии, в городе Сплит. Стоит описать ее.
На фотографии — толпа, сплошь одни мужчины. Это хорватские националисты, они окружили армейский танк, посланный восстановить порядок. Фотограф — неизвестно кто — располагался над толпой, вероятно, проезжал мимо в автомобиле, или стоял на балконе близлежащего здания. Некоторых из протестующих прижало к самому танку, видно, как они в панике пытаются уйти в сторону. Двигаются только они. Остальные стоят. Стоят спокойно, «уверенно». В других обстоятельствах их можно было бы принять за зевак или посетителей какого-нибудь зрелища — то же выражение на лицах, выражение людей, ждущих, что вот-вот случится нечто. Или не случится. Да, они тоже ждут, что случится нечто. Или не случится.
Пятеро человек взобрались на танк. Шестой, его почти не видно, пытается вскарабкаться сбоку, видны только его руки, как он расставляет их, чтобы не упасть. Седьмой стоит спереди, он боится попасть под гусеницы, и потому хочет залезть на танк спереди. Остальные стоят чуть поодаль, они стараются не оказаться под прицелом у танкистов, они знают, что к танку, как к змее, нужно подходить сзади. Все они короткостриженые и гладко выбритые, только у одного виднеются усы. Усатый залез на танк первым, но сзади его тянут за куртку — вот-вот оторвется рукав. Человек, который его тянет, хочет добраться до того, что сейчас находится в руках у усатого. Это голова командира танка. Усатый нагнулся над люком и обхватил руками голову танкиста — большие пальцы вошли в глазные орбиты — и тянет за подбородок вверх. Опять-таки, метафора со змеей: подходишь сзади, хватаешь за голову и открываешь пасть, чтобы вырвать ядовитый зуб.
Это что, поступок смелого человека? Или это толпа?
Согласно газетным сообщениям, в тот день в Сплите погиб один солдат. Вполне может быть, что им был этот танкист. Мне приходилось читать статьи, где рассказывалось про ужасные убийства в Югославии — убийства жестокие, с расчленением живых человеческих тел. Мы знаем, что журналисты часто преувеличивают, чтобы было чем заполнить газетные полосы, выпуски новостей, фильмы. О человеческой натуре иллюзий мы тоже не имеем: это сидит во всех нас и, несмотря на все достижения научно- технического прогресса, иногда прорывается наружу. Мы знаем, как ведет себя толпа, особенно агрессивная. Но, опять-таки, эта толпа — не мы. На беспорядки в Югославии легко не обращать внимания; нестабильное государство; «это не мы». Еще легче не обращать внимания на беспорядки в ЮАР или Индии — эти страны, столь удаленные от нас географически и далекие культурно, очевидно «не мы»: ведь там, среди «неразвитых», «нецивилизованных», «примитивных» (терминология 19 столетия) народов, беспорядки — в порядке вещей, разве не так? Но точно так же можно не обращать внимания и на беспорядки, происходящие за окнами вашего дома. Лондон, почти центр, толпа, беспорядки — но это толпа, приходим мы к выводу, то есть не мы. А вот уже в провинции толпа бушует, недовольная закрытием пабов — но это опять-таки толпа, опять-таки не мы.
31 марта 1990 года в Лондоне в ходе демонстрации протеста против введения подушного налога разразились массовые беспорядки, в которых пострадало 132 человека, 20 полицейских лошадей, было разгромлено 40 магазинов, а всего урон исчислялся миллионами фунтов стерлингов. В демонстрации участвовало сорок тысяч человек. А сколько в беспорядках? Трафальгарская площадь добрых три часа принадлежала им. Сколько их там было? Три тысячи? Пять? Десять? Англия, написали на следующий день в газете, где я работал — цивилизованная страна. Как такое могло случиться? Видимо, одиозные политики спровоцировали протестантов. Видимо, во всем виноваты отбросы общества, маргинальные элементы, анархисты, несостоявшиеся революционеры, противники демократии. Речь прокурора в суде вполне могла принадлежать Бурку — или Тайну, или Ле Бону. Толпа, похоже, опять-таки оказалась не нами.
Двумя годами ранее, 19 марта 1988 года, в участников похоронной процессии в Белфасте едва не въехал серебристый «фольксваген пассат». Покойного, тридцатилетнего Кевина Брэди, три дня назад убил фанатик-юнионист. Водителя и пассажира (оба — армейские сержанты, были в тот день в штатском) скорбящие выволокли из машины, избили, сорвали одежду и пристрелили, оставив истерзанные тела лежать на земле.
Это что, поступок смелых людей? Или это толпа?
За гробом шли две тысячи человек. Некоторые из них были членами ИРА; можно предположить, что среди прочих были их сторонники. Подавляющее большинство, однако, можно отнести ко вполне добропорядочным членам общества: таксисты; лавочники; люди, у которых есть семьи, работа, имущество. Да и само убийство происходило на фоне симпатичных домиков, припаркованных рядом машин, деревьев — это было в пригороде. Кто они, участники этой процессии? Если верить Тому Кингу, впоследствии секретарю правительства Северной Ирландии — террористы, исчадия ада. Если верить пресс-секретарю полиции Ольстера — лишенные жизненных ориентиров граждане. Голодные хищники римского колизея («Санди Телеграф»), животные, пылающие ненавистью («Индепендент»), племя каннибалов («Санди Таймс»). «Нет такой низости», — сказала Маргарет Тэтчер, — «до какой эти люди не могли бы пасть». Хулиганы, террористы, отребье, «отродье ИРА». И тут же начались поиски лидеров — все время ищут лидеров, и они моментально были найдены в лице лидеров ИРА, превративших людей в «озверевшую средневековую толпу».
Давайте попробуем спроецировать ту ситуацию на себя. Вы пришли на похороны друга, может быть — родственника, вместе с еще тремя людьми убитого в ходе беспорядков, всего в ходе которых пострадало более шестидесяти человек. Перед похоронами вас обыскивают на предмет оружия. Наконец траурная процессия начинается. А через полчаса появляется автомобиль, несущийся вам навстречу на дикой скорости. Больше машин на улице нет. Включены фары, водитель жмет на сигнал. Не сбавляя скорость, машина вылетает на тротуар и едет прямо в направлении группы детей. Они разбегаются в стороны, автомобиль останавливается, его заносит так, что он перекрывает дорогу катафалку. «Пьяные!», кричит кто-то. «Британцы! Это британцы!», кричит кто-то еще. Вы испуганы. Все испуганы, две тысячи человек — действительно две тысячи? — окружают машину. На нее обрушивается град ударов, кто-то забирается на крышу, и когда водитель вылезает из автомобиля, в руках его появляется пистолет — пистолет?
Любая толпа чувствует, когда нарушает закон, и те, кто был в этой, отлично понимали, что могут лишить этих двух людей жизни. И что, вы всерьез считаете, что могли бы остановить их?
Толпа — не мы. Никогда. Еще двумя годами раньше, две субботы, последняя апреля и первая мая, беспорядки у агентства Ньюс Интернэшнл в Уоппинге. Только что вроде бы взрослые, рассудительные люди — полисмены и работники агентства, у которых есть семьи, кредиты в банке, которые платят налоги — вдруг начали вести себя абсолютно иррационально. Но это я так думал. В газетах на следующий день я прочитал, что беспорядки стали следствием действий анархистов и провокаторов. Еще годом ранее, в мае 1985 года,
