все собирались в баре.
5. Дорожный костюм для обратной дороги (розовый спортивный, с розовыми же кроссовками).
Позже, в «кожаную фазу», я спросил Тони, чем он зарабатывает на жизнь; он ответил, что «иногда играет в спекулянта»: целыми секторами выкупает билеты на концерты поп-звезд и важнейшие спортивные события на Уэмбли и в Уимблдоне и продает их по спекулятивной цене. Также я слышал, что время от времени он работает водителем у Урагана Хиггинса, чемпиона по снукеру; что он танцует джаз; и даже снимается в порнофильмах. В общем, его профессия, сделал я вывод, ничем не отличается от профессии многих приехавших в Турин — профессия заниматься «тем-сем», и большого значения, чем именно «тем» и чем именно «сем», это не имеет.
Рой Даунс был другим. С того самого момента, как Мик рассказал мне про Роя, я старался узнать о нем как можно больше. Так, я узнал, что совсем недавно он отсидел два года в болгарской тюрьме, куда попал после того, как перед матчем между «Манчестером» и тамошним «Левски-Спартаком» вскрыл сейф в гостинице; что он очень редко смеется, и вообще очень редко говорит. Мне говорили, что у него всегда «немеряно» денег — целые пачки двадцати— и пятидесятифунтовых купюр. Что в Лондоне у него квартира с видом на реку. Что на матчах он всегда сидит на центральной трибуне, а не стоит вместе с остальными суппортерами за воротами, а билеты ему бесплатно дают сами футболисты. Что он — завсегдатай элитных клубов: если вам нужно оставить для Роя сообщение, лучше всего сделать это в «Стрингфеллоу», в ночном клубе на Верхней Сэйнт-Мэри Лэйн, в Лондоне, где на входе стоят вышибалы в строгих костюмах, а внутри все в хромированных зеркалах (однажды зимой, вечером во вторник, точнее, уже ночью, я зашел туда; внутри была компания мужчин, явно выпивших слишком много, и молоденькие секретарши в черных мини- юбках, а меня пустили туда только после того, как я упомянул, что ищу Роя).
Я так и не добился связного ответа на мой вопрос о том, чем занимается Рой. Может, они не знали, а может, не хотели знать. А может, наоборот, все знали, но не хотели говорить об этом. В конце концов, много ли у вас друзей, вскрывающих сейфы?
На самом деле кое-что о Рое я знал, просто не сразу это понял. Один приятель, которому я рассказал про футбольный поезд в Уэльсе, поведал мне про инцидент, свидетелем которого он стал в том же месяце. Он возвращался на поезде из Манчестера, в поезде было очень много суппортеров. Когда поезд остановился в Стоке-на-Тренте, в вагон зашли еще суппортеры. Это были фаны «Вест Хэма»; с криками «Смерть черномазым!» они набросились на двух черных, сидевших неподалеку. Моему другу были видны только спины фанов «Вест Хэма» и их кулаки, мелькавшие в воздухе, а черные исчезли где-то среди них, когда вдруг раздался крик: «У него палка, убивайте ублюдков!» — на поверку эта палка оказалась ножкой от стола, которую один из черных отломал, пытаясь защищаться. К тому моменту, когда мой друг побежал искать полицейских, на полу, сиденьях и даже на окне все было забрызгано кровью. Одному черному порезали лицо. Но нужен им был другой. Его ранили ножом дважды — причем один удар пришелся совсем рядом с сердцем. Ему пробили голову, сломали палец и несколько ребер. Это все было засвидетельствовано в протоколе, где мой друг фигурировал в качестве свидетеля, но имена потерпевших стали для меня значимы только после возвращения из Италии. Энтони Роберте и Рой Даунс. И искали они именно Роя, и как раз его дважды пырнули ножом.
Машина объехала вокруг площади, причем Рой махал рукой из окна, словно политик, и исчезла. Вновь я увидел его час спустя — Рой стоял на балконе и, перегнувшись через перила, обозревал суппортеров внизу. Он был невысок, но мускулист — кажется, это называется «жилистый» — и вообще производил впечатление. Казался он серьезным, даже мрачным. А то, что он видел на площади, вроде бы делало его еще более мрачным и серьезным. Если честно, я даже подумал, что он специально — мрачность его казалась несколько искусственной. Он словно «выбрал» мрачность и серьезность — так, как люди утром выбирают, что им надеть.
Такую возможность упускать было нельзя; я поднялся по лестнице и представился. Я пишу книгу; я хотел бы пообщаться. Я стоял рядом, говорил, излучая вежливость и приветливость, пока наконец Рой, так и не отведший взгляда от площади внизу, не сказал: «заткнитесь, пожалуйста». Не нужно тратить столько слов: он обо мне уже знал.
Никто раньше не говорил мне «заткнись». И откуда он обо мне узнал? Меня, можно сказать, это впечатлило. Имидж для этого человека явно не был пустым звуком.
Как бы то ни было, Рой не собирался тратить на меня время, несмотря на все мои старания. Эти старания, дававшиеся мне с большим трудом, были напрасны.
Выразив удивление тем, что я, оказывается, являюсь персоной, достойной внимания, я высказался в том смысле, что мы могли бы вместе выпить.
Рой, все еще разглядывая площадь, ответил, что он не пьет.
Прекрасно, сказал я, продолжая сиять, как калифорнийское солнце; вероятно, долгое путешествие было утомительным, может быть, мы могли бы перекусить вместе?
Нет.
Хорошо, сказал я, с трудом при этом подавляя нервный тик, так как ситуация явно ухудшалась. Я вытащил из кармана пачку сигарет — жутко хотелось закурить — и в это время заметил внизу Мика; держа в каждой руке по здоровой бутылке чего-то, он шел по площади и кричал «красные, вперед!»
Я предложил Рою сигарету.
Рой не курил.
Ладно, сказал я, окидывая взглядом уже изрядно задолбавшую меня площадь; внизу все так веселятся, сказал я, на что Рой, конечно же, ничего не ответил. Происходящее на площади начало напоминать мне какой-нибудь сатанинский шабаш. На площади столпилось не меньше восьмисот человек, и шум, который они производили — англичане пением, итальянцы гудками автомобилей, — был оглушительным. В обычной ситуации такой шум был бы слишком громким, чтобы пытаться разговаривать. В той ситуации, в которой я находился сейчас, ничто не могло помешать разговору сильнее.
Я продолжал. Я говорил обо всем, что только приходило в голову, то и дело восклицая «ладно». Я говорил о футболе, о Брайане Робсоне, континентальном стиле игры — на самом деле я слишком мало обо всем этом знал — пока, наконец, промямлив что-то совсем уже несусветное, я попытался начать говорить с Роем о самом Рое. Что я ему сказал, я не помню, и это хорошо, потому что, кажется, я сказал что-то вроде того, что он черный и невысокого роста и как таким, наверное, отлично быть. И замолчал. Этот момент я хорошо запомнил, потому что именно в этот момент Рой впервые посмотрел на меня. Я подумал, что сейчас он в меня плюнет. Но он не плюнул. Он сделал вот что: он ушел.
Плавной походкой, не вынимая рук из карманов, этакий Клинт Иствуд, он ушел, ушел с балкона и из моего рассказа.
Да, я не рожден быть журналистом.
Чтобы вернуть уверенность, я поискал взглядом Мика, но уверенность не вернул. Мик являл собой не самое приятное зрелище. Он перестал расхаживать по площади, упал и уснул. Все вокруг пели и кричали, а он спал, уронив голову на руки, забыв закрыть рот. Даже если бы и удалось его разбудить, смысла в этом бы не было.
Пора поискать кого-нибудь еще. С Роем не вышло. Может быть, получится позже. Может быть, это неважно. Я сам уже выпил столько пива, что мне стало безразлично, захочет кто-то со мной говорить или нет. Выбор был невелик: или я разговорюсь с кем-нибудь, или я ни с кем не разговорюсь.
Но я ни с кем не разговорился и вдруг обнаружил, что смотрю в один крайне отвратительный рот. Те зубы, что еще были на месте, были обломаны или с трещинами; ни один не рос прямо: казалось, что все они растут под разными углами, или, точнее, в разное время подверглись определенному физическому воздействию. Ли один из них не был белым — цвет варьировал от коричнево-желтого до болотно-зеленого, словно гороховый суп. Да, эти зубы много чего на своем веку повидали: и Бог знает сколько выпивки, и ударов выдержали немало, и табака, и шоколада «Кэдбери». В общем, рот человека, проносящегося по жизни на приличной скорости.
Рот принадлежал Гарни. Мик рассказывал мне про Гарни. Правда, он не рассказывал, насколько Гарни ужасен. Ужас, внушаемый его внешностью, был столь силен, что я с трудом смог отделаться от желания сообщить ему телефон своего дантиста или принести одеяло, чтобы накинуть на голову. Гарни было сложно не заметить. Он был здесь одним из самых старших, ему явно было далеко за тридцать. Его сопровождало несколько парней помоложе. Почему они его сопровождали, что они в нем вообще нашли — я так никогда и
