Со страхом я ждал, что будет дальше. Английский суппортер упал, его лоб был в крови. На все это взирал полицейский. Он ничего не предпринимал, хотя его возможные действия казались очевидными: либо помочь раненому суппортеру (с этической точки зрения, невозможно — суппортер был потенциальным преступником), либо направить своих подчиненных остановить придурков наверху (логическое противоречие — именно они и нуждались в защите), либо отодвинуть английских суппортеров в более безопасное место. Впрочем, рассуждать бессмысленно, потому что полицейский сделал следующее: не сделал ничего. Он продолжал тупо смотреть, как на нас обрушивается целый град всевозможных предметов. Да он и сам был мишенью. Все мы были мишенью, причем в основном метательные средства состояли из пивных бутылок и апельсинов. Их было так много, что вскоре весь асфальт вокруг нас был покрыт кожурой и мякотью апельсинов вперемежку с битым стеклом.
Появился мистер Уикз, он приехал на служебной машине. Разодетый и сияющий, он прошел неподалеку от нас, причем я услышал, как он процедил сквозь зубы: «Гребаный Босс!»
Бедняга Уикз. Приветливость свою он растерял, но вот верность демократическим принципам сохранил до конца. Он не мог не знать, что это его последний шанс предотвратить то, что уже фактически началось. Какие тут могут быть сомнения? В его распоряжении была полиция; у него был прекрасный повод — нет мест. Разве не самое время собрать всех англичан и отправить назад в Англию? Но нет, мистер Уикз, как человек демократичный, поступил следующим образом: прошествовал между нами и итальянцами, разыскал перепуганную Джеки (та пряталась за спиной полицейского) — сверху, несмотря на вмешательство мистера Уикза, продолжали лететь бутылки — и потребовал разобраться, почему нет свободных мест. Потом он отчитал полицейского начальника, драматичными жестами (типично средиземноморскими, как мне показалось) указывая на загаженный асфальт вокруг; потом что-то крикнул стоявшему у входа на стадион стюарду, а тот принялся кричать что-то другим работникам стадиона, и в результате совсем скоро нам объявили, что специально для английских суппортеров на трибунах освободили место.
Пока мы шли на трибуны, со всех сторон окруженные полицией, выяснилось, что хоть места для нас и выделили, они находятся отнюдь не в самой презентабельной части стадиона. Нас разместили в самом низу трибуны, аккурат под теми, кто только что швырял в нас бутылки.
Мне это все больше не нравилось.
Я вспомнил журналиста «Дэйли Стар», того самого, кто убежал, когда начались беспорядки. Теперь, когда он вновь всплыл в моем сознании, я думал о нем с некоей жалостливой симпатией. Он, как говорили суппортеры, «обосрался»; теперь я явственно ощутил, что эта фраза заняла место в моем словаре.
Ну уж нет, решил я, я не обосрусь.
Один за другим из темного коридора мы выходили на залитую светом трибуну — солнце еще не зашло, и хотя висело уже довольно низко, светило тем не менее очень ярко — в первый момент даже было сложно разглядеть что-либо вокруг. Полиции было немного — это я разглядел — плюс создавалось впечатление, что итальянцы стоят чуть ли не на поле, отделенные от нас невысоким ограждением. И опять в нас полетели предметы: на этот раз не только бутылки и фрукты, но и длинные палки — древки флагов «Ювентуса», а также взрывпакеты и дымовые шашки. Первый из нас, кто вышел из прохода, пьяный и ни на что не обращающий внимания, распевающий про то, как он гордится тем, что он англичанин, получил по затылку двухметровым древком и рухнул на бетонные ступени. Краем глаза я заметил горящий Юнион Джек, его пылающие обрывки мелькали в воздухе. Только краем глаза, потому как я решил не поднимать глаз и не смотреть на итальянцев, что кидались в нас верху, и не смотреть вниз, где тоже сидели итальянцы и кидались нас снизу. Меня преследовала странная мысль, что если я посмотрю кому-нибудь из них в глаза, то в голову мне тут же что-нибудь попадет. И еще я не хотел потерять концентрацию. Глядя прямо перед собой, я был сосредоточен на повторении своей новой речевки.
Я не обосрусь, я не обосрусь.
Когда мы наконец обосновались на своих местах, внизу обнаружились журналисты с камерами. С виду это были итальянцы (тощие, не пьющие пиво), они сновали среди швыряющих в нас всякое дерьмо фанов «Ювентуса». Помимо них, виднелись и репортеры с фотоаппаратами. Эти походили на англичан (толстые, явно пьющие пиво). Забавно: и телевизионщики, и английские газетчики шли совсем рядом с беснующимися итальянцами. Им было отлично видно, как падают англичане: несколько человек уже стояли на коленях, обхватив головы руками. Я не удержался от мысли: неужели так сложно схватить за руку, призвать остановиться хотя бы кого-то из этих метателей? Никто ничего не сделал. И хотя тут можно возразить, что они не могли вмешиваться, потому как они — журналисты, я, будучи в тот момент мишенью, никак не мог считать этот аргумент убедительным. Они вовсе не старались отражать происходящее. Они создавали происходящее. И не только потому, что не останавливали итальянцев с замотанными лицами, но и потому, что снимали и фотографировали не их, а англичан.
Их интересовали английские татуировки; потные, обнаженные по пояс тела; искаженные яростью лица людей, кидающих обратно предметы, только что брошенные в них. Итальянцы, ведущие себя как хулиганы? Неслыханно. Англичане, ведущие себя как англичане? Да, да, давайте сюда скорее! Помню, я подумал: если день закончится еще большим насилием, кого в нем обвинять? Англичан, чье поведение на площади провоцировало местных? Итальянцев, чье гостеприимство состояло в попытках нанести как можно больше увечий своим гостям? Или, может быть, виноваты и журналисты с камерами и фотоаппаратами, снимающими только то, что соответствует представлениям обывателя?
Тем временем матч начался, был сыгран, кончился. И хотя сказать, что были какие-то серьезные инциденты, я не могу, в то же время и чтобы их не было, тоже не скажешь. Еще несколько человек пострадали, а одного суппортера увезли в больницу. В перерыве, когда еще одному фану «Манчестер Юнайтед» досталось пивной бутылкой, англичане с диким ревом вдруг все помчались наверх, пытаясь перебраться через стену, отделяющую их от итальянцев. Стена была слишком высока, чтобы ее можно было перелезть, и все кончилось тем, что суппортеры метались около нее, пытаясь ухватить кого- нибудь из итальянцев за ботинок, пока подоспевшая полиция не оттеснила их.
Полиция появилась из туннеля, теперь уже в специальном обмундировании — в круглых шлемах и синей форме, а не зеленой, как раньше — с очевидным приказом: живой стеной встать между англичанами и итальянцами. Было ясно, что полиция по-прежнему рассматривает англичан как проблему, и только потому, что англичане приехали. Но они отнюдь не были единственной проблемой, что обнаружилось сразу, как только полицейские окружили англичан — сидевшие наверху итальянцы, в полном соответствии со своим средиземноморским темпераментом, продолжали демонстрировать бурные эмоции. Мне даже показалось, что полицейским достается чаще, чем англичанам.
Это было непривычно — смотреть спортивное состязание в такой обстановке, хотя, как это ни странно, в тот момент я об этом абсолютно не думал. Весь тот день состоял из череды столь необычных событий, что смотреть футбол в окружении полицейских казалось самым что ни на есть обычным делом: один стоял слева от меня, второй справа, двое сзади и пятеро впереди. Меня это не беспокоило; это явно не беспокоило и суппортеров, которые, несмотря на обстрел, наблюдали за матчем с неслабеющим вниманием. И когда «Манчестер Юнайтед» сравнял счет, гол видели все (кроме меня — я смотрел через плечо назад, опасаясь, как бы в меня чем-нибудь не попали), и встретили его шквалом восторга, а весь огромный стадион затих, и английские песни гремели в абсолютной тишине. Суппортеры «Манчестер Юнайтед» прыгали, падали, обнимались.
Но эйфория была недолгой. За две минуты до конца «Ювентус» забил снова. Восторги этой маленькой группы фанов «Манчестер Юнайтед» были сметены оглушительным ревом семидесяти тысяч итальянцев, которые, совсем недавно, будучи униженными, теперь ликовали, глядя в нашу сторону.
И после этого все изменилось.
То, что было потом, не так просто вспомнить. Все вдруг стало происходить с бешеной скоростью. Несколько последующих часов пронеслись как одно мгновение. Помню, как спецназ вдруг начал пинать упавшего суппортера. Помню, как кто-то сказал, что приехал Сэмми, помню, как я подошел к нему. Он был крупный, хорошо одет, в массивных очках, которые делали его похожим на студента-физика; он стоял спиной к полю, на плече его висела дорогая кожаная куртка, а в руках он держал фотоаппарат. Так же как и Роберт, он приехал из Франции на такси. Помню, как Рики и Мики, та самая парочка с утреннего лондонского миниавтобуса, улучив момент, когда ликующие итальянцы свалились в кучу, незаметно подобрались к ним и вернулись с несколькими бумажниками, тремя дамскими сумочками и часами. И еще я помню дикий крик: якобы кого-то ранили ножом (я не видел), и после этого крика все вскочили — с животной скоростью, с
