солдатиков. Но сейчас, здесь, я сам увидел, как Сэмми помогают эти маленькие суппортеры. Картошка-с- рыбой и его друзья следили, чтобы никто не бежал, никто не пел, никто не отставал, чтобы все держались вместе. Был момент, когда мимо нас проехала полицейская машина, и Сэмми, заметив ее, тут же отдал новую команду — рассредоточиться, и все рассредоточились — кто-то перешел улицу, кто-то пошел дальше по той же стороне, кто-то отстал — пока наконец полицейские не исчезли из поля зрения, и тогда Сэмми отдал новую команду, сгруппироваться, и самые младшие, словно дрессированные собаки, кинулись собирать группу заново.
Я держался неподалеку. Все вокруг двигались с такой скоростью, что, чтобы быть уверенным, что я ничего не пропущу, мне нужно было не отходить от Сэмми. Я видел, что его это начинает раздражать. Он начал недовольно коситься на меня.
«А ты что здесь делаешь?», спросил он меня, вновь меняя направление движения.
Он отлично знал, что я здесь делаю, а спросил специально как можно громче, чтобы все вокруг слышали.
То же, что и ты, подумал я.
«Пидуй отсюда», сказал один из его ординарцев, скалясь мне в лицо. В руке у него был нож.
«Слышал, что тебе сказали, а, мужик?», подключился к беседе Картошка-с-рыбой. «Тебе сказали, пидуй отсюда. А ты что делаешь? Пидуй отсюда!»
Объяснять Картошке-с-рыбой, что я здесь делаю, момент был не самый подходящий; я понял, что зашел слишком далеко.
Я отстал немного и посмотрел вокруг. Одни незнакомые лица. Меня окружали незнакомые мне люди; хуже того, меня окружали незнакомые мне люди, то и дело говорившие мне «уеывай отсюда». То пьяное безумие, что было днем, я, как мне кажется, понял. Но сейчас все было по-другому. Если все тут и были пьяными, то, во всяком случае, видно этого не было. Все выглядели целеустремленными и решительными, от них исходила очень сильная агрессия, вроде как от диких зверей. Никто ничего не говорил. Был слышен лишь шорох шагов по асфальту, да еще Сэмми продолжал отдавать свои команды. Самым громким звуком за все время были его слова, обращенные ко мне, и они, словно эхо, отдавались у меня в голове.
Первой мыслью моей было, я это хорошо помню: я не хочу, чтобы меня били.
Я абсолютно не понимал, куда мы идем, но теперь я знаю, что Сэмми водил нас по окрестностям стадиона в надежде встретить итальянских суппортеров. Когда он в очередной раз оглянулся, он увидел, что следом за двухсотенной группой англичан следует уже какое-то количество итальянцев: те не могли удержаться от искушения остаться посмотреть, что еще будет.
И тут Сэмми остановился и, словно забыв про иллюзию нашей невидимости, закричал: «Стоп!»
Все встали.
«Разворачиваемся!»
Все развернулись. Они знали, что будет. Я — нет. Только в этот момент я увидел идущих следом итальянцев. Вокруг было уже темно, и точно определить, сколько их, я не мог, но сумел разглядеть, что вполне достаточно, чтобы — вот черт! — я оказался в самой гуще массовой драки: после окрика Сэмми я оказался сзади, а теперь, когда все развернулись, я был в первых рядах.
Адреналин — один из самых сильных наркотиков. Увидев англичан с одной, итальянцев — с другой стороны, я изобразил что-то в стиле небольшого вертолета, взмыл в воздух и буквально отпрыгнул куда-то вбок. Раздался рев, дикий рев, и все англичане бросились на итальянцев.
В ту же секунду я упал. Короткое помутнение сознания, потом прорыв: попавшая в голову пивная банка — полная — свалила меня наземь. Только я поднялся, как появились два полисмена, единственные, кстати, увиденные мною здесь, и один из них, пробегая мимо, ударил меня по затылку. Я упал снова. Я опять поднялся и обнаружил, что подавляющее большинство итальянцев спасается бегством, но не всем это удалось: многих свалили на землю.
Прямо передо мной — так близко, что я мог бы дотянуться рукой до его лица — юного итальянца, практически мальчика, повалили на асфальт. Он пытался встать, но английский суппортер рукой вновь свалил его. Он упал, ударившись головой о мостовую.
Подбежали еще два суппортера «Манчестер Юнайтед». Первый пнул парня под ребра. Звук, к моему удивлению, раздался мягкий. Было даже слышно, как ботинок зашуршал об одежду парня. Тут его пнули еще раз, сильнее — и снова звук был глухой. Парень попытался прикрыть ребра, но второй англичанин ударил его ногой в лицо. Снова мягкий звук, но на это раз — другой: по тону его было ясно, что удар пришелся именно в лицо, а не в какую-то иную часть тела. Парень снова попытался встать, но его вновь повалили — причем, как показалось, без особого труда. Подошел еще один суппортер «Манчестер Юнайтед», потом еще, и, наконец, третий. Теперь их было шестеро, и все принялись пинать лежащее на асфальте тело. Парень пытался прикрыть лицо руками. Меня очень удивило, что по одним лишь звукам я сразу определял, попадали они по лбу, по носу, по пальцам или промахивались.
Я стоял в каком-то оцепенении. Теперь, вспоминая тот случай, я думаю, что стоял достаточно близко для того, чтобы попытаться спасти итальянца. Не думаю, что это оказалось бы слишком трудно — англичане казались довольно неповоротливыми. Но я не пришел ему на помощь. Даже сама мысль об этом не пришла тогда мне в голову. Казалось, что время вдруг замедлило свой бег, каждое мгновение, как в кино, имело четко отграниченные начало и конец, и я смотрел, словно завороженный. Подошли еще два суппортера «Манчестер Юнайтед» — теперь их стало восемь. Им стало сложнее наносить удары, приходилось тесниться, отталкивать друг друга. Мне тоже стало хуже видно, но судя по доносившимся звукам, можно было понять, что трое бьют по голове, а остальные пинают тело, скорее всего по ребрам, но я не уверен. Я сам поражаюсь тому, что пишу сейчас об этом в таких деталях. Никто ничего не говорил, и были слышны лишь мягкие, тупые удары — иногда, впрочем, среди них попадались и такие, что сопровождались плотным, скребущим звуком. Паузы между ударами, казалось, растягивались до бесконечности, ноги возвращались на исходную, потом опять приходили в движение.
Представьте: восемь человек методично избивают одного. Когда они решат, что пора остановиться?
Эти не останавливались.
Итальянец пытался защищаться, прикрывая места ударов, но их было слишком много, чтобы можно было защититься. Лицо его было все в крови, которая лилась из носа и рта, а волосы стали грязными и мокрыми. Одежда его также вся перепачкалась кровью. Избиение продолжалось, дальше, дальше и дальше, все те же тупые звуки, и итальянец, молча катающийся по земле.
Показался полицейский, но только один. А где остальные? Ведь совсем недавно их было так много! Полицейский подбежал и ударил одного суппортера, потом другого, остальные кинулись бежать сами, и все, время ускорилось и сначала вернулось к своему обычному темпу, а потом пошло быстро, очень быстро.
Мы убежали. Я не знаю, что сталось с тем парнем. Внезапно я обнаружил, что вокруг много таких же, как он, кто не успел убежать; я даже чуть было не споткнулся о чье-то распластавшееся тело.
На сленге суппортеров это называется «махач». Это было первое серьезное проявление насилия, и оно стало тем рубежом, переход которого вел к крайне серьезным последствиям. До него — даже среди этих людей — существовали определенные рамки, за пределами которых находились вещи, делать которые нельзя; но теперь, после него, вещи эти перестали существовать.
В меня едва не врезался какой-то парень с залитым кровью лицом; он бежал, обхватив руками голову, и, похоже, уже просто потерял ориентацию в пространстве. Перед самым моим носом он поднял глаза и сразу метнулся в другую сторону. Он испугался меня. Он подумал, что я — англичанин. Он подумал, что я буду его бить. Издав какой-то жалобный вопль, он бросился бежать в противоположном направлении.
Я снова следовал за Сэмми. Сэмми не знал покоя. Он постоянно был в движении, постоянно повторял: «понеслось, понеслось». Все вокруг него были очень сильно возбуждены. Возбуждение это сложно описать; то был какой-то запредельный восторг, даже не восторг, а скорее экстаз. От них буквально исходили волны энергии; нельзя было не чувствовать ее. Кто-то рядом сказал, что он счастлив. Он сказал, что он очень, очень счастлив, и что он не помнит, когда еще он был так счастлив, и я посмотрел на него внимательней, чтобы запомнить и спросить потом, отчего он так счастлив и какое оно, это счастье. Странная мысль: некто, поучаствовав в уличной драке, сумел достичь того, что считается едва ли не главной ценностью
