инстинктивной скоростью — и понеслись к выходу. Но ворота, ведущие в туннель, были закрыты, и суппортеры «Манчестер Юнайтед» ударились о них.
Выйти было невозможно.
В последние минуты матча я не раз слышал новую фразу: «Сейчас понесется».
Сейчас понесется, сказал мне кто-то, и глаза его блестели, как у наркомана.
Если так пойдет дальше, услышал я еще чьи-то слова, сейчас понесется.
И эта фраза — сейчас понесется, сейчас понесется — непрерывно повторялась, негромко, но со все нарастающей авторитетностью.
Люди ломились в закрытые ворота, но тут подоспела полиция. Полицейские прикладывали усилия, чтобы продвинуться в одном направлении, суппортеры — в противоположном. Это было как толчок и контртолчок. Это была давка. Суппортеры были озлоблены.
Сейчас понесется.
Люди перешептывались.
Я слышал: «Осторожнее, у них ножи. Застегните куртки».
Я слышал: «Подбирайте бутылки».
Я слышал: «Сейчас понесется. Держимся вместе. Сейчас понесется».
Я занервничал, засунул блокнот за пазуху и застегнул куртку. Раздалось скандирование: «Юнайтед. Юнайтед. Юнайтед». Скандирование росло, становилось громче. «Юнайтед. Юнайтед. Юнайтед». Повторялось только одно слово — Юнайтед — но теперь оно поменяло свое значение, потеряло связь со спортом, футбольным клубом и означало только одно: призыв быть вместе, словно политический лозунг. Оно превратилось в боевой клич.
«Юнайтед. Юнайтед. Юнайтед. Юнайтед. Юнайтед. Юнайтед»
И оборвалось.
Раздался дикий вопль, очень громкий вопль, достаточно громкий, чтобы заглушить скандирование. Он шел откуда-то спереди, и это был крик женщины.
Кто-то сказал, что это кричит мать мальчика, которого зарезали.
Кто-то сказал, что нет, это «гребаная макаронница».
Вопли не утихали. Выяснилось, что кричала затоптанная женщина. Я заметил ее: растрепанная и окровавленная, она пыталась выбраться из давки на свободное место. Пройти вперед она не могла, назад — тоже, и не двигаться тоже было невозможно: давка, независимо от чьей бы то ни было воли, продолжалась, продолжалось хаотичное движение множества тел. Женщина была крайне напугана. Ее крик, высокий, пронзительный, не прекращался. Ртом она хватала воздух, словно задыхаясь, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, и в глазах ее застыло безумие. Я думал: почему ее не выпускают? Вот-вот она могла потерять сознание, но ее не пропускали. Она продолжала кричать. Вокруг все молчали. Она могла умереть прямо здесь, у нас на глазах. А могла и не умереть. Но ничего не менялось.
И тут кто-то наконец додумался поднять ее на руки — ведь это так просто — и передать стоящему впереди. А тот передал ее следующему. И так, с рук на руки, над головами, ее передавали от одного к другому, причем она не переставала кричать, пока она не оказалась у выхода, и тогда ворота наконец открыли, и ее выпустили наружу.
Это и требовалось. Как только ворота открылись, английские суппортеры ринулись вперед, прижав эту женщину к стене.
Я уже был знаком с практикой долгого держания приезжих суппортеров на стадионе, пока все остальные не покинут его, и создания длинного кордона полиции, на лошадях и с собаками, от стадиона до автобусов. В Турине все было точно так же, при всех спецназовских регалиях полиция ждала суппортеров «Манчестер Юнайтед» снаружи. Но они не были готовы к тому, что вылетит им навстречу из туннеля.
Во-первых, из-за зажатой женщины суппортеры появились раньше, чем ожидалось — на улицах еще были суппортеры «Ювентуса» — и когда они появились, они выбежали очень быстро, так что полиция лишь смогла пристроиться за ними следом. Они выбежали толпой, один за другим, пулей промелькнув мимо голубой линии шлемов, щитов и дубинок. Линия вела к автобусам, но перед самой дверью первого автобуса она была не такой плотной, и именно туда устремились все. Полицейские предусмотрели такую возможность и были начеку; тогда толпа метнулась в другом направлении, между первым и вторым автобусами. Внезапно все остановились, я врезался в человека передо мной, и в меня врезались сзади: полиция была и там. Все снова развернулись. Не знаю, кто был впереди — мне видно не было — и никто ничего не говорил. Две сотни людей были зажаты на тесном пятачке, но зато они были способны двигаться все как один, словно некий гигант или фантастическое насекомое-мутант. Оно попробовало третий вариант. И там полиции не было. Я посмотрел назад: там полиции тоже не было. Я посмотрел направо, потом налево: полиции не было нигде.
Сколько длилось то, что было потом? Наверное, минут двадцать; тогда казалось, что дольше. На улице было ветрено и темно, и деревья, раскачиваясь взад-вперед, отбрасывали под светом фонарей длинные причудливые тени.
Я знал, что нужно идти за Сэмми. Когда мы вырвались на свободу, он отдал кому-то сумку и фотоаппарат, сказав, чтобы их принесли ему потом в гостиницу. Потом Сэмми развернулся и побежал в другую сторону. При этом он оглянулся и окинул всю группу оценивающим взглядом, словно измеряя на глазок количество.
«Энергия», сказал он, не останавливаясь и не обращаясь ни к кому конкретно, «здесь очень много энергии». Он продолжал бежать, смотря одновременно во все стороны, излучая жизненные соки. Он развел руки в стороны и растопырил пальцы.
«Почувствуйте энергию», сказал он.
За ним неотступно следовало шесть-семь молодых суппортеров; внезапно я осознал, что эти шесть-семь суппортеров неотступно следуют за ним от самого стадиона. Когда он поворачивал в одну сторону, они поворачивали тоже. Когда он поворачивал в другую, они вновь делали то же самое. Если бы Сэмми вдруг воспарил воздухе, они, без сомнения, принялись бы молотить руками, чтобы взлететь следом. Эти молодые суппортеры и в самом деле были очень молоды. Вначале я определил их возраст как шестнадцать, но на самом деле им было, наверное, еще меньше. Возможно, четырнадцать. А возможно, вообще — девять: вспоминая о них, мне нравится считать их девятилетними переростками, потому что по уровню мышления они никак не превышали девяти лет. Сэмми им был кем-то вроде отца. Тот, что бежал рядом со мной, с прыщавым перемазанным (похоже, картошкой с рыбой) лицом, вдруг повернулся ко мне.
«А ты, блдь, что тут делаешь?»
Я ничего не ответил, и Картошка-с-рыбой повторил вопрос — А ты, блдь, что здесь делаешь? — но тут Сэмми сказал ему что-то, и он забыл обо мне. Но это было предупреждение: этому девятилетнему я не нравлюсь.
Сэмми перешел с бега на ускоренный шаг; на самом деле это был даже не шаг, а нечто среднее между бегом и шагом. Остальные сделали то же самое. Идея, насколько я понял, заключалась в том, чтобы не привлекать внимание полиции, но передвигаться тем не менее как можно быстрее. Выглядело все это дико: две сотни англичан, все в татуировках, рысью трусили по улице и при этом считали, что никто их не замечает.
Все перешли дорогу, решительно, в полной тишине. Зазвучало скандирование — «Юнайтед, Юнайтед, Юнайтед» — но Сэмми тут же замахал руками, словно пытаясь потушить языки пламени, призывая людей вести себя тихо. Чуть позже они вновь заскандировали, на этот раз «Англия». Они просто не могли удержаться. Они так хотели продолжать вести себя как привыкли, как обычные суппортеры — петь, кричать и делать все то, что делали днем — что им приходилось все время напоминать, что делать этого не следует. К чему нужна эта претензия на невидимость? Но Сэмми вновь тут как тут: не петь, не петь, замахал руками. Девятилетние зашипели, усиливая эффект.
Сэмми снова перешел улицу — увидел что-то — и его малолетние компаньоны разошлись в разные стороны, удерживая группу под контролем, потом снова пристроились следом. Только тут я понял, что произошло: Сэмми всю группу взял под свой контроль — минута за минутой, раздавая ей различные инструкции — а девятилетних использует, чтобы передавать толпе эти инструкции.
Я вспомнил, как в первый вечер общения с Миком он рассказывал мне про сержантов и лейтенантов. Я запомнил, но потом не слишком думал об этом. Это звучало как-то по-детски, как школьники, играющие в
