Комбатант

Бестужев присел на свободное место, став объектом тех же понимающих взглядов. Пароходик шел прямо к острову Ситэ, место было насквозь историческое, откуда, собственно, и брал начало Париж еще во времена ненавидимых гимназистами древних римлян, придумавших свою зубодробительную грамматику, объект самой лютой неприязни целых поколений школяров, и не только российских…

Уже виднелся Дворец Правосудия, величественное, но довольно мрачное здание с башнями в средневековом стиле. В другое время Бестужев непременно уделил бы час-другой, а то и больше осмотру достопримечательностей: здесь можно было посмотреть в Консьержери комнату, где провела последние дни перед казнью королева Мария-Антуанетта, обозреть живописную громаду Нотр-Дам де Пари, увековеченную в бессмертном романе Гюго, да мало ли тут интересного? Но, увы, некогда…

Высадившись на острове, Бестужев нашел укромный уголок, где избавился от дурацкого букета, – а потом не особенно быстрым шагом перешел по мосту на левый берег, прекрасно видя, что никакой слежки за ним более не производится. Ну то-то, господа мои, не стоит недооценивать хватку чинов Отдельного корпуса жандармов Российской империи…

Он, собственно, сделал по Парижу огромный крюк – потому что встретиться с Ксавье они договорились именно здесь, и до условленного места оставалось не более двух-трех минут ходьбы, а в запасе насчитывалось не менее четверти часа…

Места, где он оказался, на чопорное левобережье походили мало. Левый берег с его тихими широкими улицами и аристократическими отелями был тих, спокоен, респектабелен – а здесь, на перекрестке бульваров Сен-Мишель и Сен-Жермен, царила совсем иная атмосфера. Улицы и переулочки грязноватые, застроенные доходными многоэтажными домами, кафе, кабачки, брассери роскошью отделки не блещут и рассчитаны на непритязательную публику. Район этот прямо-таки переполнен всевозможными учебными заведениями – тут и знаменитая Сорбонна, и лицей Святого Людовика, и коллеж де Франс, и медицинская школа, а вдобавок – превеликое множество других. Библиотеки, школы, учебные заведения, масса студентов чуть ли не со всего света. Многолюдство на улицах и в кабачках, толпы развеселой молодежи, вечный шум и гам, смех, громкие остроты, одним словом, полнейшее, демонстративное пренебрежение к респектабельному стилю почтенных аристократических и буржуазных местечек. Затеряться здесь было в сто раз легче, нежели на левом берегу, а уж какие занятные человеческие типы попадались, наподобие индусов в чалмах, турок в фесках, вовсе уж неопределимых субъектов в неописуемых экзотических нарядах! Продвигаясь в толпе, Бестужев слышал чистейшую русскую речь – но, разумеется, и не думал бросаться на шею соотечественникам. Одет он был, разумеется, прилично, но скромно – личина волжского пароходовладельца на сей раз была оставлена в гардеробе вместе с соответствующими нарядами и прочими купеческими аксессуарами…

Глянув на часы и убедившись, что прибыл с приличным запасом времени, он некоторое время, не привлекая ни малейшего внимания, фланировал неподалеку от входа в кабачок «Белая горлинка», пока не заметил издали Ксавье де Шамфора – но подождал, когда молодой инспектор войдет внутрь. Слежки за Ксавье не оказалось.

В кабачке было шумновато, но все же не настолько, чтобы нельзя было беседовать вполголоса. Инспектор сидел за столиком в дальнем углу, Бестужев подошел и без церемоний уселся. Полюбопытствовал:

– Как себя чувствуете?

– Нормально, – пожал плечами инспектор. – Могло обернуться хуже. А вы?

– Да, в общем… Все нормально, – сказал Бестужев.

У него лишь самую чуточку побаливали ребра и бока – следствие того, что несколько человек сбились в кучу-малу, упали друг на друга, отброшенные взрывом в квартире. Даже контузии не случилось, вот удача. Не повезло лишь человеку с маузерами и агенту в коричневом пиджаке – бедолаг взрывом разметало на части. Как засвидетельствовали вызванные на место происшествия военные саперы, в квартире было заложено с полфунта излюбленного террористами разных стран «гремучего студня», электрический взрыватель, подобно старинным кремневым пистолетам, надежности ради сработал в «два щелчка» – сначала цепь, работавшая от аккумуляторной банки, разомкнулась, когда открыли входную дверь, привела в готовность бомбу, а потом, когда незадачливый агент распахнул вторую, грянуло…

– Не могу выразить, как я вам благодарен, – серьезно сказал Ксавье. – Вы спасли нам жизнь…

– Пустяки, – сказал Бестужев. – На моем месте вы бы точно так же действовали… Должно быть, Гравашоль не смог в кратчайшие сроки обеспечить больше взрывчатки, иначе несдобровать бы всем, могло всю квартиру разнести, лестничную клетку покорежить, а уж всех нас при таком обороте…

– Да… Что будете пить? Гарсон!

– Вот это, – сказал Бестужев, показывая на соседний столик. – Интересно было бы попробовать…

– Два перно, гарсон.

На вкус русского человека, это самое перно – тот напиток, что напоминал по виду разведенный зубной порошок, – более походило на некую аптечную микстуру, ощущения вызывало не то чтобы предосудительные, а, скажем так, экзотические. Однако Бестужев старательно отпивал по глоточку – случаются напитки и похуже, например, то «цимлянское» и «бургундское», что фабрикуется в казачьих областях неведомо из какой дряни…

– Скорее уж, Ксавье, это вам мы обязаны жизнью, – сказал Бестужев. – Ваши высказывания по поводу того, что с этой квартирой что-то упрямо не складывается, произвели на меня нешуточное впечатление, я начал всерьез ожидать подвоха и как только заметил провод, которому совсем не полагалось там быть… Жаль, что ваши соображения не были приняты во внимание. Сдается мне, что не только Ламорисьер хорошо изучил Гравашоля, но и Гравашоль – Ламорисьера. Бригадир уже был готов к тому, чтобы первым ринуться в ту комнату…

– Отваги ему не занимать, – с иронической улыбкой произнес Ксавье. – В чем в чем, а уж в недостатке храбрости никак не упрекнуть…

– Да, Гравашоль рассчитал все отлично. Жаль только, что бригадир не послушал в а с…

– Ну, это не впервые случается, – сказал Ксавье вроде бы небрежно, однако уязвленное самолюбие, конечно же, чувствовалось.

На некоторое время воцарилось неловкое молчание. Не глядя на Бестужева, Ксавье молча тянул перно.

Бестужев решил брать быка за рога – как-никак время чертовски ценно, а расследование откровенно топчется на месте…

– Инспектор… – сказал он доверительно, – быть может, обойдемся без излишней дипломатии? Вы практически сразу согласились на мое предложение встретиться и обсудить дела в совершенно приватной обстановке. Следовательно, понимали, что речь пойдет о вещах не самых приятных… Я понимаю: честь мундира, все прочее… Но, во-первых, ситуация требует забыть обо всем этом, а во-вторых, чтобы вы не чувствовали себя очень уж печально, признаюсь откровенно: я нахожусь примерно в таком же положении, что и вы. Мы с вами собратья по несчастью, вот именно… Я тоже далеко не во всем могу найти понимание у тех, кому временно вынужден подчиняться, мои соображения точно так же не берутся в расчет… а меж тем я набираюсь наглости думать, что соображения мои могут оказаться правильными… Вам требуются фамилии, или вы и так прекрасно понимаете, о ком я говорю применительно ко мне?

– Понимаю, – бледно усмехнулся Ксавье.

– Ситуация совершенно та же самая, – продолжал Бестужев. – И Ламорисьер, и Гартунг – люди опытные, толковые, но, вот беда, очень уж склонны полагаться исключительно на собственное мнение, безгрешными себя считают… Это вредит делу, тут двух мнений быть не может. – Присмотревшись к лицу собеседника, он решил рискнуть. – А, кроме того, у обоих, мне представляется, есть и еще одна неприятная черточка: оба склонны приписывать все заслуги исключительно себе, порой обходя подчиненных наградами. Поймите меня правильно, я служу не ради наград – но, с другой стороны, нельзя же вовсе отрицать, будто людей нашей профессии вовсе не интересуют награды? Они ведь – признание определенных заслуг, не правда ли? И потому лично мне все же неприятно, когда заслуженную тобой награду получает твой начальник исключительно потому, что он в докладе вышестоящим инстанциям всячески выпятил только свою роль, а о заслугах подчиненных умолчал. Это, право, несправедливо…