– У меня всегда были дурные манеры, месье, – преспокойно ответил Бестужев, аккуратно прикрыв за собой дверь. – Боюсь, вам с этим придется смириться.
Циркач присмотрелся:
– А, это вы… Что вам тут нужно? Мне с вами говорить не о чем. И что это на вас за наряд? С похорон идете или на свадьбу собрались?
Не отвечая, Бестужев бесцеремонно прошел к занавеске, распахнул ее, огляделся. Импровизированная спальня – широкая кровать, парочка шкафчиков. Чувствовалось, что тут поработала женская рука в попытках придать хоть какой-то уют убогой конурке.
– Эй, эй! – прикрикнул у него за спиной Жак. – Что вы себе позволяете? Вообще, какого черта? Я вас не звал!
Аккуратно задернув занавеску, Бестужев сказал:
– Я же предупреждал, манеры у меня самые дурные, привыкайте, господин де Монбазон, Живая Молния… Интересно, а французские законы позволяют присваивать чужое, столь славное имя?
– Провались они, эти законы, – хмуро сообщил господин Жак. – И вы с ними заодно. Катитесь к черту.
– Есть нешуточная опасность, что по указанному адресу вы отправитесь гораздо раньше меня, – сказал Бестужев светским тоном. – Я не преувеличиваю…
Зорко озираясь, он заметил в углу деревянный ящик, где грудой лежали разнокалиберные ножи с одинаковыми черными рукоятками – ага, это следовало учитывать…
Жак, упершись кулаками в хлипкую столешницу, выпрямился во весь свой немаленький рост, медленно, демонстративно, глядя с неприкрытой угрозой. Нужно признать, он производил впечатление: рослый, мускулистый, несомненно, наделенный недюжинной силой и ловкостью – но Бестужеву попадались противники и посерьезнее.
– Ну хорошо, – сказал он, ухмыляясь. – Если это для вас так важно, считайте, что я стушевался перед вашим грозным видом. Может быть, оставим этот цирк, простите за каламбур, и поговорим о деле?
– Нет у меня с вами никаких дел.
– Ой ли? – без улыбки спросил Бестужев. – Что до
– Ну? – бросил Жак, все так же возвышаясь над столом, упираясь грозным взглядом.
– Дело касается дома номер тридцать шесть на Кунгельштрассе.
– Это где такой? Представления не имею.
– Неужели? – спросил Бестужев. – А мне кажется, имеете. Прошлой ночью вы там убили человека… а может быть, и двух? А?
Циркач вел себя, в общем, достойно: он не взорвался деланым возмущением, не рассыпался в оправданиях, он вообще не произнес ни слова – все так же стоял в угрожающей позе, не сводя глаз с Бестужева – разве что выражение лица утратило всякое легкомыслие, а глаза буквально буравили Бестужева. Противник был опасный, серьезный, Бестужев это прекрасно понимал и расслабиться себе не позволил ни на секунду.
– Вы не возмущаетесь, месье Жак? – поинтересовался он небрежно. – Не грозите крикнуть полицию?
Циркач усмехнулся уголком рта:
– Следовало бы крикнуть доктора по нервным болезням… Выкатывайтесь к черту.
Произнесено это было уже не приказным тоном.
– В самом деле? – пожал плечами Бестужев. – Нет, серьезно? Вам совершенно не интересно меня выслушать?
Жак наблюдал за ним настороженно и зло. С видом крайней беспечности Бестужев отошел к ящику с ножами, запустил туда руку, поднял один, держа двумя пальцами за кончик длинного сверкающего лезвия. Повертел перед глазами. Не похоже было, что у Жака имеется при себе огнестрельное оружие, его просто некуда было бы спрятать. Где-то может отыскаться револьвер, но при нем сейчас ничего такого нет…
Нож с лязгом упал в ящик, на груду других.
– Очень специфической формы рукоять, знаете ли, – сказал Бестужев спокойно. – Я ее сразу узнал, когда увидел, чем именно был убит… человек из той квартиры.
– Кто вы такой? – глядя исподлобья, спросил Жак. – И зачем эту чушь несете? Мало ли ножей на свете…
– Вы – циркач, – сказал Бестужев. – Следовательно, человек…
Он запнулся на секунду: слово «интеллигентный» существовало исключительно в русском языке, а в других носило совершенно иной смысл, так что приходилось искать равноценную замену.
– Следовательно, человек творческой профессии, – преспокойно продолжал Бестужев. – Кроме того, получили некоторое образование, хотя университет покинули, не проучившись и двух лет… Все равно, вас, сдается мне, никак нельзя отнести к людям тупым и малообразованным. Я и представить не могу, что вы не слышали о науке под названием «дактилоскопия». Вряд ли вы были настолько осмотрительны, что вытерли с рукояти ножа отпечатки пальцев. А они у каждого человека уникальны и неповторимы, никаких совпадений здесь быть не может, ни за что на свете… Что скажете, Жак? Вы не могли не слышать о дактилоскопических процедурах…
И он с самым естественным видом притворился, будто снова заинтересовался ящиком с грудой сверкающих ножей – повернулся к нему, наклонился, сторожа краем глаза каждое движение циркача, он помнил, насколько мсье Жак искусен в швырянии предметов…
Ага! Ухватив бутылку за торец горлышка, циркач резко взметнул руку – но Бестужев вовремя присел на согнутых ногах, и сосуд, разбрызгивая дешевенькое винцо, пролетел высоко над его головой, ударился в стену с такой силой, что старые доски жалобно загудели и одна, кажется, треснула, но сама бутылка не разбилась, продемонстрировав высокое качество работы венских стеклодувов.
Как и ожидал Бестужев, Жак прыгнул, не теряя времени, оскалясь, словно первобытный человек, целя кулачищем определенно в висок – но встретил пустоту. Вовремя уклонившись, Бестужев ответил ударом ноги, потом припечатал обоими кулаками.
Француз отлетел в угол, опрокинув ветхий стол со скудной закуской. Ему было очень больно, он сипел и закатывал глаза, но боевого духа не потерял, попытался вскочить.
Хмурый взгляд Бестужева сам по себе его бы ни за что не остановил – но его подкрепляло дуло браунинга, и циркач, вмиг
Бестужев, держа его под прицелом, пододвинул ногой шаткий венский стул и тоже сел. Свободной рукой отряхнул с сюртука винные капли.
– Новехонький сюртук, – сказал он грустно. – Из чистого кастора… Вас не затруднит, месье, оставаться в той же позиции? Вообще-то там, на улице, дожидаются двое агентов, вы и это учитывайте…
– Кто вы такой? – хмуро спросил усач.
– Вам бы следовало поинтересоваться этим раньше, – сказал Бестужев без улыбки. – Ваша промашка в том и заключалась, что вы нас приняли то ли за авантюристов, то ли за посланцев каких-нибудь крупных электротехнических концернов… Я офицер русской политической полиции, месье Жак. Вам как революционеру, – он ироническим тоном выделил последнее слово, – эта контора должна быть знакома…
Лицо циркача исказилось злорадством, и он на самом настоящем русском языке ответил, уже ухмыляясь с дерзким вызовом:
– А как же! Охранька, читоб тибе шерти побирай! Сат-трап!
Бестужев поднял бровь:
– Говорите по-русски?
С тем же вызовом Жак ответил:
– Я училь рюсски, чтоби читать в оригиналь книги великий Бакунин!
– А, ну да, понятно… – не скрывая скуки, кивнул Бестужев. – Следовало ожидать. Бакунин, Кропоткин… «Собственность есть кража». Восхитительная по идиотизму идея Бакунина насчет самоуправляющихся народных общин, которые должны заменить собой государство… Удивительно, что вас с Гравашолем выперли после второго семестра. Обычно экземпляры вроде вас вылетают еще на первом…
