Е.В. Буянов, Б.Л. Кашевник
Снегопад!.. Та «четверка». Спуск с Чанчахи
– Альпинисты нечасто фотографируют?
Борис Лазаревич Кашевник оживился, моя случайная реплика вызвала у него воспоминание, датированное пятым сентября 1953 года. И он рассказал мне историю, которая может хорошо раскрыть смысл коротенькой строчки из известной «Песни альпинистов» Ю.Визбора: «…И страшен снегопад!..» Вот эта история.
– Та «четверка». Спуск с Чанчахи. Переделка эта мне запомнилась навсегда. Ничего труднее и опаснее того спуска с Чанчахи-хох я за свою альпинистскую практику не встретил. Маршрут-то всего на «4А», и было нас четверо…
Руководил Женя Тур, до того не имевший опыта руководства «четверками». А Сергей Морозкин и Володя Гуськов на «четверки» до того вообще не ходили. Только у меня опыт руководства «четверками» был. Володя Гуськов, правда, как мне говорили, очень сильный и выносливый. Среди лыжников он тогда входил в лучшую десятку Союза.
Но вот на восхождении тогда чувствовал себя весьма «средне».
Маршрут «4А», гребневой, с перевала Цей-Тбилиза, до вершины был пройден без особых технических сложностей. Ясное небо, безветрие, и ничто не предвещало непогоду. Метрах в 150 от вершины решили оставить «лишние» вещи, включая палатку, и примус. Как оказалось потом, оставили их до следующего года. Для пущей «экзотики» решили еще заночевать прямо на вершине в спальных мешках. Ночью же повалил снег при полном безветрии, и мы быстро поняли, что «влипли в историю».
В тот год из-за непогоды погибло несколько альпинистских групп. В том же году в Цейском ущелье смыло селевым потоком альплагерь «Медик». Это неподалеку от нашего альплагеря «Салют», – из него мы и вышли на восхождение. Снег повалил валом в условиях безветрия, – примерно по ведру на голову за каждую минуту, спуск сразу же пошел в критическом режиме, на грани аварии. Ничего не видно уже в нескольких метрах. У нас не было темных очков, – до этой ночи снега в горах почти не осталось, все стаяло. Но и в очках можно было увидеть очень немногое.
Ясно, что с вершины надо «сбежать» как можно быстрее, иначе просто замерзнем. Что на нас было одето? Ковбойка, свитер и штормовка, а пуховок тогда еще не знали. Холод пронимал до костей, наружные мышцы промерзли и не работали, они одеревенели от холода и стесняли движения, вися на теле тяжелым панцирем лишнего веса. Если бы мы остановились, – это был бы быстрый конец. Спускались на юг куда-то в сторону перевала Цей-Тбилиза, конечно, не видя в пурге, куда и как, не различая рельефа, смутно ощущая его крутизну. Под ногами и вокруг – белая пелена, белая мгла. Только пустив снежок по склону можно было чуть-чуть уловить, куда же и как он уходит. Да по ближайшим еле видимым выступам скал, тонувшим в снегу, снегопаде и тумане. Первый спускался по веревке с верхней страховкой, двое за ним «скользили» на карабинах, а я сходил последним, – лез по скалам с нижней страховкой. Ну, какая это страховка, – одно название! Вторую веревку разрезали на петли и вешали их на скалы для закрепления спусковой, – она укорачивалась по мере расхода петель.
На одном из участков страховавший внизу Сергей не выдержал ожидания: «Ой, как холодно, „О, шоб ее круголядь!“, – вдруг повернулся и пошел вниз (фраза передана неточно, но „созвучно“). В нем сработал инстинкт самосохранения: согреться в той ситуации можно было только движением. Но меня он сдернул, я упал и сильно ударился спиной и лицом о скалы. Разбил нижнюю челюсть и не мог говорить, – только мычал, изъяснялся мимикой и жестами. Вторая холодная ночевка была на стене.
Борис Лазаревич улыбается и качает головой. Я тихонько встаю к книжному шкафу: слушать такое сидя, сидя на стуле, как-то неудобно. Он продолжает:
– Спускались два дня, и как не обморозились, не понимаю. По молодости, наверно. Конечно, если бы был ветер, нас бы раздавило холодом! Внизу для схода на ледник пришлось пересечь участок снежного склона. Остатки второй веревки надвязали к первой, но все равно для страховки партнеров до скал не хватило 3 – 4-х метров. Мне, последнему, пришлось отвязаться, пошли мы эти метры одновременно, при этом подрезали пласт свежевыпавшего снега. Несколько шагов, и весь склон поехал над нами, и под нами.
Как мог, я пытался скользить в группировке по падающей рыхлой каше. Как и где падали партнеры, конечно, не видел. В конце подъема оказался зарыт в снежную «перловку» по шею, причем эта крошка спрессовалась так, что не смог пошевелить ни руками, ни ногами. Наверху осталась одна голова, как у Спартака Мишулина. Происки Джавдета в горном варианте.
Первая мысль была: это все! Конец! Но даже небольшая передышка способна что-то изменить, а может, отчаяние придало силы. Чуть передохнув, стал двигать плечами, постепенно «раскачался», раздвинул снег. Дело пошло быстрее, когда освободил руки: разгреб снег и выбрался. Увидел под собой кровавое пятно на снегу, – что это? Оказалось, – вторая голова, – голова Сергея. То ли он сам обо что-то повредился, то ли я ему «прошелся» триконями по голове при падении. Я его выдернул быстро, как морковку, – настолько быстро, что и не запомнил, как это случилось. Он от травмы ослеп, конечно, временно. И вот мы, – немой и слепой пошли по веревке искать остальных «замурованных». Нашли и помогли откопаться. Всем дико повезло, – мы застряли на снежных пробках, образованных той же лавиной-оползнем в подгорной трещине, в бергшрунде.
Ледник и участок осыпей, не слишком уж протяженные, казалось, отобрали почти весь остаток сил. Третья ночевка была уже ниже ледника, на несложном рельефе. Дальше вышли на лабиринт пастушьих троп, – там их множество. Куда же идти? Жестами и мычанием объяснил, что надо «расползтись» в разные стороны на разведку. Немного отполз и. Далеко внизу увидел спасительный домик. Это оказался домик метеостанции на Мамисонском перевале. Вернулся и «объяснил» партнерам, что «грести» надо в ту сторону:
– Туда, что ли?
– Ы-ы! У-у! – киваю и тычу пальцем в нужную сторону.
Ну, спуститься-то мы к домику за несколько часов спустились. Чуть пройдем, – ляжем и отдыхаем. Потом опять. Но вот чтобы войти в дом, надо было еще небольшой подъем одолеть. А это оказалось возможно только ползком, да и то не сразу для таких, как мы «дохляков», в том состоянии. Ну, ползем потихоньку с рюкзаками и с длинными остановками. Отлеживаемся. На одной передышке я обернулся, увидел ребят, и ситуация показалась интересной. Потому достал фотоаппарат и сфотографировал их. Это – к твоему комментарию, что альпинисты редко фотографируют!
– А что же дальше?
– Из домика зимовщики давно уже вылезли, услышав наши голоса. Но, естественно, не сразу разобрались, в чем дело. Ползут какие-то под рюкзаками, как червяки. Как под пулеметным огнем. Подозрительно и странно. Не сразу поняли, что по-другому мы просто не можем.
Потом, наконец, сбежали, подхватили рюкзаки, помогли добраться до тепла жилища. Отогрели и отпоили горячим чаем с разведенным джемом. Мы пили, пили, и никак не могли ни напиться, ни согреться. Я и потом с особым удовольствием пил этот живительный напиток.
Оставили переночевать. Утром мы уже немного «отошли», отогрелись, подсушились, поели и решили все же идти в альплагерь. Это еще километров тридцать по ущельям, вниз до села Заромаг, потом вверх к альплагерю. Все, чтобы успеть к контрольному сроку.
– Были тогда особые представления о долге, дисциплине и контрольных сроках.
– Были. На дорогу нам помогли. Но что смогли дать? Банку консервов, да буханку хлеба. И мы пошли без остановки, потому что знали: если остановимся, то не вытянем… Уже в Цейском ущелье попали в темноту, – ни зги не видно. А фонарей, конечно, у нас в помине не было. Мосты в ущелье были сметены селем, поэтому идти пришлось через верхнее цейское селение.
Но нашли весьма оригинальный способ поиска тропы в темноте. Если возникало сомнение, там ли идем, то опускались вниз и принюхивались. А там по тропам ходят ишаки, и много ишачьего помета… Ходят ослы не только с рюкзаками, но и чистокровные, с вьюками… Так вот, если «энтим пометом» пахнет, то ты – на верном пути. Так, несколько раз сбившись с дороги, все же нашли верный путь по запаху ишачьего помета.
Явились в альплагерь точно к 23.00, – как раз к контрольному сроку! Когда
